Художник призадумался. «Она тянулась ко мне как к духовному началу. Она очищалась в моей ауре, подпитывалась энергией, дифференцировала в себе плотское и космическое… Может быть, в том, что ее заметили и оставили в Москве, есть и моя заслуга… Впрочем, говорить об этом не совсем скромно. Я всегда предпочитаю умалчивать о своем таланте и благодетельстве».

Открыв ногой дверь, в комнату вошла натурщица с подносом в руках, на котором стояли две разновеликие чашки, причем одна – с отбитой ручкой. «Куда ложить?» – спросила она.

Художник поморщился, нахмурил брови. «Класть, Лизавета, класть, а не ложить! Сколько раз я тебе говорил об этом!»

«Забыла, Жорик! – натренированно ответила натурщица, села на диван и поджала под себя ноги. – Мне раздеваться?»

Художник покачал головой, взглянул на Анну, словно хотел извиниться за слабое астральное начало в Лизавете, и снова сделал замечание натурщице: «Не называй меня Жориком. Меня зовут Джорджем, я говорил тебе об этом сотни раз!»

Лизавета закатила вверх свои безумно накрашенные глазки, взяла в руки какой-то журнал и стала его листать.

«Вы мне отдадите это письмо?» – спросила Анна, открывая сумочку и медленно опуская лист в нее. Художник неожиданно кинулся к Анне и перехватил ее руку. «Это письмо? – прошептал он, медленно разжимая пальцы, затем повернулся и подошел к окну. – Вы просите меня о невозможном, – не оборачиваясь, произнес он. – Но пусть будет так. Забирайте. Это одно из немногого, что осталось у меня в память о Танюхе. Это письмо да несколько ее портретов…»

Анна проследила за его взглядом. На стене, противоположной окну, среди больших и малых полотен, пестреющих цветными пятнами, выделялись два портрета взрослой девушки. Один был выполнен в профиль: девушка с тонкой сигаретой в губах и в мотоциклетном шлеме касалась пальцами темного стекла-шторки. Казалось, что еще мгновение, и она закроет лицо и помчится вперед, обгоняя ветер. На втором портрете – анфас – она, чуть приподняв лицо вверх, словно смотрела на утреннее солнце, пронизывающее своими лучами окно, обеими руками зачесывала ровные пепельные волосы назад.

«Кто это?» – спросила Анна, переводя взгляд с портретов на лицо художника.

Он повернулся, и по его губам снова пробежала усмешка. «Это? – переспросил он. – Это ваша подруга – Татьяна Васильева… Странно, что вы не узнали ее». – «Это действительно странно», – пробормотала Анна, снова поворачиваясь к картинам и внимательно рассматривая их.

Она хорошо запомнила женщину в красном – молодую жену Милосердова, которая, по данным загса, проходила под именем Татьяны Васильевой, прописанной в Кемерове, в той самой комнате, где Анна сейчас находилась. Можно было поставить под сомнение талант художника, его умение точно передавать черты лица, и все-таки Анна могла сказать с полной уверенностью: на портрете была изображена совершенно незнакомая ей девушка, не имеющая ни малейшего сходства с женщиной в красном.

«А вы… не ошибаетесь?» – спросила она, снова повернувшись к Джорджу.

Лизавета хмыкнула, покачала головой, нервно перевернула страницу журнала и, не поднимая глаз, пробурчала: «Да вылитая Танька! Наверное, у вас с глазами что-то».

Джордж, с тяжелыми от старания казаться глубоко переживающим человеком глазами, подошел к Анне. «Вы бьете меня в самое больное место. Вы ставите под сомнение мои чувства к Танюхе. Без высоких чувств я не смог бы создать такие… такие выразительные портреты». – «Продайте мне один из них!» – вдруг сказала Анна.

Художник кивнул головой: мол, понимаю ваше стремление приобщиться к прекрасному и вечному, но развел руками. «Нет, не могу. Эти картины не продаются».

Анна щелкнула замками сумочки, вынула из нее две стодолларовые купюры. «Продайте!» – повторила она, протягивая художнику деньги.

Джордж колебался мгновение. Лизавета замерла на диване с раскрытым ртом, и в ее глазах застыл испуг: а вдруг не согласится? «Только, – пробормотал художник, – только ради того, чтобы приобщить вас, так сказать…» Он не договорил. В этом уже не было смысла – деньги исчезли в его кулаке.

Анна сама сняла портрет, выполненный анфас, с гвоздя. «Давайте я заверну», – засуетился художник. Лизавета, чувствуя, что Анна вот-вот уйдет, с облегчением сняла с себя халат и взяла чашку с кофе.

На пороге квартиры Джордж протянул Анне белый картонный прямоугольник. «Моя визитка», – пояснил он и глубокомысленно улыбнулся. «Очень кстати», – ответила Анна, спрятала визитную карточку в сумочку и быстро пошла по скрипучей лестнице на улицу, держа под мышкой небольшой газетный сверток размером со словарь.

Ночь ей пришлось провести на вокзале, а утренним поездом она выехала в Москву. «Пропала девчонка, – думала Анна, рассматривая портрет Татьяны. – Эта дама в красном воспользовалась ее паспортом и вышла замуж за Милосердова. Зачем это ей надо было? Может быть, она преступница, скрывающаяся от милиции? С чужим паспортом вышла замуж, затем быстро обменяла его на новый, с новой фамилией. И не стало больше ни Тани Васильевой из Кемерова, ни дамы Икс. Осталась лишь Татьяна Милосердова, жена кандидата в депутаты Госдумы, однофамилица погибшей бизнесменши Эльвиры Милосердовой…»