Не веря себе, Клаус осторожно сжимал пальцами крошечную корону красного золота. Она казалась изготовленной из тончайшей золотой проволоки — так тонка и нежна, что, мерещилось, ее можно смять легким прикосновением — но на деле так прочна и тверда, что ее зубец пропорол мякоть едва не до кости. Посасывая рану, Клаус вертел перед глазами изумительную вещицу, и боль его умерялась восхищением.

Когда же он отвел взгляд от короны, то вовсе позабыл о пораненной руке. Потому что перед ним в тени орехового дерева, овеваемый солнечными всплесками, стоял некто, кого невозможно было не счесть настоящим владельцем короны. Описать его облик так же невозможно, как передать исходящее от него ощущение совершеннейшей чужести всему, что мы привыкли встречать на жизненном пути в этом мире. Ибо привычные разграничения «человек — животное — неодушевленный предмет» для него не подходили: он совмещал в себе черты всех трех классов.

Оставайся он неподвижен, его было бы легко спутать с комьями глины, кое-как налепленными один на другой: так темно-землист был цвет его кожи, покрытой морщинами и складками, точно рассохшаяся глина — трещинами. Но бурый пух между острых ушей, желтоватые коготки на пальцах и подвижность круглых глаз, при свете дня оказавшихся черными, мерещилось, выдавали принадлежность к животному царству. Что же касается одежды — о, так выделать кожу, сшить из нее куртку, штаны и плащ, а, главное, с таким достоинством носить это все не сумел бы никто, кроме человека!

Испуганный неожиданным гостем, и в особенности белыми частыми зубами внутри его рта, Клаус поспешно протянул ему корону; но гость отказался величественным движением темной ручки с кривыми пальчиками:

— Сын человека, оставь себе эту безделушку. Ты держишь военный трофей; носивший корону мой соперник давным-давно превратился в песок, и победа утратила свою сладость. Если вещица тебе по вкусу, я доставлю тебе целую гору таких же и еще более ценных — ведь красное золото у нас ценится невысоко.

— У кого это «у нас»?

— У нас — у гномов.

Конечно, Клаусу, как и всем детям, рассказывали сказки с упоминанием гномов. Но он никогда не слыхал, чтобы гномы на самом деле являлись людям, хотя втайне он не прекращал на это надеяться. И теперь страх перед неизвестным сменился радостью:

— Так ты, оказывается, гном! А как тебя звать?

— Истинные имена гномов для вас недоступны: в нашем языке есть звуки, которых вы не можете слышать и произносить. — Уместно отметить, что голос гнома был действительно совершенно своеобразен и изображал среднее между писком и щебетом. — Но ты можешь называть меня — Фердинанд.

Клаус невольно улыбнулся, настолько не подходило пышное звучание этого имени вылепленной из грязи фигурке, и гном засмеялся вместе с ним, ничуть не обижаясь. Черные пронзительные глазки скрылись в складках век, и растрескавшееся личико обнаружило непредсказуемое добродушие. Даже острые белые зубы перестали устрашать. Ведь собачьи клыки тоже способны показаться угрожающими, а сыщите на свете друга преданней собаки!

Цезарь тем временем чуть не охрип от лая. Невиданное существо будоражило его натуру: сорвись он с цепи, от гнома полетели бы клочья — или, по крайней мере, тот начисто лишился бы своей кукольной одежды. Поэтому Фердинанд, на правах нового знакомца, предложил Клаусу побеседовать в другом месте, на что он охотно согласился:

— Пойдем на пруд!

Широкий чистый пруд, гладью вбиравший прибрежные ивы, считался достопримечательностью деревни. Женщины белили холсты на его берегах, дети купались с веселыми криками, а старики приходили полюбоваться этим зеркалом, в котором мир преломлялся моложе и первозданнее. Не случайно позвал сюда Клаус нового приятеля: до встречи с гномом пруд был самым необычайным, что он видел в жизни. При взгляде в глубину пруда, как и при взгляде на гнома, рождалось непривычное чувство: будто ты спал, а сейчас вдруг проснулся — в неведомой местности, где может случиться все, что угодно, и от этого, пополам с испугом, зябко и освежающе пробирает восторг.

«Вот бы кто-нибудь обратил внимание, как я запросто иду с гномом!» — размечтался Клаус. Но Фердинанд не дал ему предлога для того, чтобы возгордиться — глинисто-коричневая фигурка так ловко примерялась ко всем неровностям дороги и обочины, что заметить ее, если не знать заранее, куда смотреть, было невозможно. Теперь понятно, отчего никто не мог установить причину лая Цезаря! Фердинанд остановился посреди зеленой травы, и обок с ним плюхнулся на траву Клаус.

— Отчего ты повадился к нам? — спросил мальчик. Гном покачал головой так укоризненно, словно этот вопрос был верхом неблагодарности.

— Иными словами, ты обиделся на меня за то, что я дразню твою собаку? Но я не дразнил ее. Глупый зверь не понимает того, что выходит за пределы его представлений о мире. Увы, этим порой страдают не только собаки, но и люди: они гонят, проклинают, подвергают насмешкам все, что отличается от них. Так же они некогда поступили с гномами. Но гномы добрее: мы первые протягиваем вам руку, чтобы напоминть о когда-то принесенной пользе и возобновить старую дружбу.

— Но я не хотел сказать ничего дурного. А что это за старая дружба?