Вполне возможно, что подобные случаи были единичными, поскольку королевские мушкетеры были морально подготовлены к войне, и тем не менее, ежедневная угроза смерти, вид физических и душевных страданий не могли не отразиться на психике. Очень может быть, что роль «службы психологической поддержки» играли друзья, земляки, отцы-командиры. Вовремя подставленное плечо, на которое можно опереться, – настоящее спасение, тогда как одиночество губительно. В 1772 году королевский мушкетер Анри Луи де Шатоблон, которому было двадцать восемь лет, обратился к королю, требуя справедливости: его жена, оставшаяся на Сан-Доминго, затеяла бракоразводный процесс; он сам прибыл во Францию вместе с четырехмесячной дочерью и негритянкой-кормилицей; по закону за ввоз рабов требовалось уплатить залог в тысячу ливров, однако по некоему «тайному распоряжению» эту сумму повысили до трех тысяч, ограничив срок пребывания раба во Франции одним годом. Но король был занят своими делами, и Шатоблону пришлось возвращаться на Сан-Доминго и бороться с трудностями в одиночку. Постепенно он начал сходить с ума: ему казалось, что негры подмешивают ему в пищу отраву; в качестве противоядия он использовал грудное молоко своей рабыни. В один несчастный день он в приступе безумия убил трех рабов; его судили и отправили во Францию, чтобы запереть в доме для помешанных.

Специальных методов лечения психических расстройств не существовало; больных изолировали, «лечили» кровопусканиями, горячими ваннами и клизмами с успокаивающими настоями (белладонной, содержащей атропин); буйных держали в цепях, тихих вообще не трогали.

Психические заболевания, в частности, связанные с дурной наследственностью, не были чем-то невиданным. Так, кардинал Ришелье выдал свою слабоумную племянницу Клер Клеманс де Майе-Брезе за Великого Конде. Их сын Анри Жюль де Бурбон-Конде получил прозвище «Сумасшедшего Конде» и «зеленой обезьяны». От матери он унаследовал ликантропию – заболевание, при котором человек принимает себя за некое животное и ведет себя соответствующим образом. Кстати, в минуты волнения великий кардинал издавал звуки, похожие на собачий лай, а однажды его застали, когда он скакал галопом вокруг письменного стола, имитируя конское ржание. Конде же твердо вбил себе в голову, что превратится в коня, и отстроил для себя роскошную конюшню в своем замке Шантильи. Несмотря на такие причуды, он, являясь принцем крови, в двадцатилетнем возрасте получил от польского короля Казимира V под свое управление Швецию и Великое княжество Литовское. В двадцать пять лет он был назначен бригадиром кавалерии, через четыре года – бригадным генералом, еще через год – генерал-лейтенантом и начальником штаба Рейнской армии. Впрочем, король и Лувуа не доверяли ему реального командования, не слишком полагаясь на его ум и военные таланты, хотя храбрости он был беспримерной. Его сын Луи III Бурбон-Конде был хилым, некрасивым и зловредным. Тем не менее уже в восемнадцать лет он стал кавалером ордена Святого Духа и полковником собственного полка, чуть позже – бригадным генералом и генерал-лейтенантом.

Королевским мушкетерам и другим кавалеристам приходилось заботиться не только о собственном здоровье, но и о здоровье своих четвероногих друзей. Отправляясь в поход, мушкетер клал в седельные сумы попону для коня, мешок с овсом и рабочую блузу (правда, все это приходилось везти самому коню, и общая нагрузка, включая всадника с оружием, доходила до трехсот двадцати фунтов). Заплатив за коня большие деньги, мушкетер берег своего боевого товарища. К концу XVIII века, когда офицеры, да и рядовые кавалеристы, стали более беспечными, ситуация изменилась к худшему: лошадей зачастую даже не расседлывали во время привалов, и их спины были изъедены кровоточащими и гниющими язвами. Кони погибали во время сражений, но не только: в XVII-XVIII веках они нередко становились жертвами эпидемий, и эти печальные явления подтолкнули развитие ветеринарной науки.

Изначально лечением лошадей занимались кузнецы (в каждой мушкетерской роте имелся свой кузнец), но их познаний оказалось недостаточно: умело подковать, вынуть занозу, обработать рану – это одно, а вылечить, например, от ящура – совсем другое.

Эпидемии среди животных, как правило, вспыхивали параллельно с эпидемиями среди людей, хоть и носили иную природу. До XVIII века их не фиксировали в документах и практически не изучали. Судя по обрывочным сведениям, лошади гибли от сибирской язвы, миозитов, лошадиного гриппа и энцефалита. Крупная эпидемия разразилась в 1704 году в Эльзасе, Германии и Фландрии. В 1757 году в области Бри свирепствовал миозит грудной клетки: лошади погибали за 12-36 часов (заразу они подхватили от лесных оленей). В 1763-1764 годах лошади погибали от язв; это заболевание охватило животных по всей Франции, в особенности в Оверни, Перигоре и окрестностях Парижа.

Болезни диагностировали, вскрывая трупы. Чтобы избежать распространения инфекции, принимали профилактические меры: чистили конюшни, окуривали их дымом, забивали больных лошадей и закапывали их в землю, предварительно попортив шкуру, чтобы никто не вздумал использовать ее «в хозяйстве» и не распространял бы заразу. Благотворное влияние гигиены на здоровье лошадей стало важным открытием XVIII века. Лошадей стали ежедневно чистить, давать им качественный корм (сено, ячмень, солому), поить чистой водой, пускать на свободный выпас.

Первые в мире ветеринарные школы были основаны во Франции: в Лионе в 1762 году и в Альфоре в 1765-м. Их основатель Клод Буржела был королевским шталмейстером и руководил Академией верховой езды в Лионе.

Ветеринары отличались гораздо менее косными представлениями о науке, чем врачи, лечившие людей. Именно на лошадях были поставлены смелые эксперименты, в том числе по измерению артериального давления. В 1760 году естествоиспытатель Жорж Луи Бюффон (директор парижского Ботанического сада) писал о том, какой переворот в науке произведет экспериментальная медицина: «Если бы какой-нибудь врач сделал своим главным занятием искусство ветеринарии, он был бы вознагражден обширными успехами. Сия медицина в меньшей степени основана на предположениях и не так сложна, как другая, не говоря уже о свободе производить опыты, испытывать новые лекарства и приобретать знания, из которых можно было бы извлечь выводы для лечения людей».

Тем не менее в описываемую эпоху до этого было еще далеко. По меткому выражению Мольера, доктора-схоласты стояли спиной к больному и лицом к Священному Писанию.

Великий век Людовика XIV был эпохой централизации, проходившей под девизом «Одна вера, один закон, один король». Впрочем, этот девиз французские монархи подняли на щит еще со времен Франциска I, то есть с начала XVI века, но лишь Королю-Солнце удалось воплотить его в жизнь. С давних пор «патриотизм» измерялся верностью королю. Мушкетеры сражались не «за Бога, короля и отечество», а исключительно за своего государя. Для них он был непогрешим, за него они шли умирать.