А шлюпка приближалась. Матрос, сидевший на веслах, поминутно оглядывался. Другой готовил бросательный конец. Оба были в желтых клеенчатых куртках и спасательных жилетах, оба в темных пилотках.

Карцов оглядел крутые белесые волны, лохмотья тумана над ними, коротким усилием вытолкнул воздух из легких и погрузился…

Над головой Карцова механизмы и трубы, десятки стянутых в пучки труб. Они подрагивают, койка, в которой лежит Карцов, — тоже. Он, советский офицер-врач, потерявший своих товарищей и свой корабль, в утробе германской подводной лодки, которая плывет неизвестно куда.

Сторожит его тот самый матрос, что сидел на веслах в резиновой шлюпке. Ширококостый, худой, на длинном лице озабоченность. От него Карцов узнал подробности своего пленения. На лодке думали, что он с немецкого корабля, поэтому и старались. Длиннолицый прыгнул за ним, настиг на глубине, уже потерявшего сознание.

Откачивали Карцова долго. Каково же было разочарование, когда он назвал себя. Не хотели верить. Ведь он говорит по-немецки, как немец. К тому же на руке его, ближе к плечу, выколото «Ханс». Так звали его школьного друга. В пятом, кажется, классе, начитавшись Густава Эмара, они решили стать побратимами. Придумали специальный ритуал. Иглы и тушь нашлись у знакомого лодочника в порту. И вот Карцов выколол Хансу «Кирилл», а тот ему свое имя — по-немецки.

Вероятно, он допустил оплошность, не попытавшись сыграть на заблуждении фашистов. Впрочем, все это позади. А что предстоит? Лодка придет на базу, и его сдадут в морскую разведку. Потом — лагерь, если он доживет до того времени.

Карцов закрывает глаза. Итак, тринадцатый день плена. Вчера лодка атаковала корабль. Торпеды нашли цель. Как сообщил длиннолицый, это был транспорт союзников, пытавшийся в одиночку проскочить опасный район.

Как же рассчитаться с фашистами? Карцов думает об этом день и ночь, изобретает все новые проекты уничтожения лодки и тут же отвергает: их нельзя выполнить. Он часами лежит неподвижно, закрыв глаза — только бы не видеть тех, кто рядом! Ему все кажется, это кто-нибудь из них убил Глеба.

Глеб — старший брат. Он один поднял на ноги Кирилла. Один, потому что много лет назад отец бросил семью и куда-то уехал, а вскоре умерла и мать. Глеб ушел из института, стал чертежником — это позволяло работать дома.

Кирилл вспоминает: на плите кипит бак с бельем. Глеб чертит здесь же, за кухонным столом, уголком глаза следя за братом, который зубрит урок. Он все успевал: и хозяйничать, и чертить, и легонько щелкнуть по лбу Кирилла, задремавшего над учебником… А потом они одновременно поступили в институты: Глеб — доучиваться на инженера-мостовика, Кирилл в — медицинский. Последние несколько лет братья были в разлуке: старший работал в одном из городов Украины, младший — служил на флоте. Уговорились встретиться летом сорок первого, вместе провести отпуск. Глеб погиб в первый же месяц войны…

В отсеке — шаги. Длиннолицый перебирается через высокий комингс, [4] толкает в бок пленника.

— Подымайся, — говорит он, — пойдешь к командиру.

Вскоре Карцов с глазу на глаз с командиром подводной лодки.

— Я доложил о вас моему командованию. Мне приказано…

Подводник не успевает закончить. В переговорной трубе голос:

— Командира корабля прошу на центральный пост.

Немец поспешно выходит. Вскоре включен сигнал тревоги. По настилу отсеков стучат матросские ботинки. Взвыв, на тонкой ноте гудят электродвигатели. Затаившаяся в океанских глубинах лодка устремляется в атаку.

Каков же объект нападения лодки?

В каюту, где сидит Карцов, доносятся лишь обрывки команд да голос акустика, пост которого где-то поблизости.

А перед дверью стоит длиннолицый.

Толчок в носовой части лодки. Ушла торпеда — выброшенный сжатым воздухом снаряд помчался к цели, неся сотни килограммов взрывчатки.

Карцов мысленно считает секунды. На счете десять — новый толчок: выстрел второй торпедой.

Вновь секунды томительного ожидания. Затем отдаленный удар большой силы.

Лодка с дифферентом на нос уходит в глубину.

Вскоре доносится второй взрыв…

На лодке сыгран отбой тревоги. Слышно, как отдраивают тяжелые двери отсеков. Мимо каюты идут два офицера. До Карцова доносится:

— Красный крест на борту…

Еще минута ожидания, и возвращается командир.

— Вот и все, — говорит он, подсаживаясь к столу. — Это был транспорт. Тип «либерти». Семь тысяч тонн. Наглец, он шел без охранения!

Карцов не выдерживает:

— У него были кресты на борту. Красные кресты! Вы потопили госпитальное судно. Пустили ко дну беззащитный корабль, который вез больных, раненых!..

Командир лодки будто не удивился тому, что пленному известно о крестах.

— Госпитальное судно? — говорит он. — Ну и что? Какая разница? Когда ваши бомбят немецкие города, они не разбирают, где завод, а где дом или госпиталь.

— Неправда!

— Ну, не ваши, так американцы или англичане. Не все ли равно? И они правы, черт бы их всех побрал! Больные выздоравливают, у раненых срастаются кости, затем те и другие садятся за штурвалы бомбардировщиков, становятся к пушкам и минометам. Вот так, господин гуманист. — Иронически оглядев пленного, он склоняется к переговорной трубе. — Акустик!