И дамы снова принялись болтать. На этот раз они избрали поистине серьезнейшую тему: красивы или нет длинные панталончики стиля 90-х годов, которые в этом сезоне намеревались ввести в моду французские портнихи вместо уже устаревших трусиков. Чечилия с азартом защищала длинные штанишки, а Софья с неменьшим запалом — короткие, сама не зная почему; вероятно, поразмыслив, она обнаружила бы, что трусики нравятся ей только потому, что Чечилия предпочитает панталончики, — словом, из чистейшего духа противоречия. И действительно, как в поединках из античных трагедий, где противники в пылу боя меняются шпагами, вдруг оказалось, что это Софья защищает панталончики, в то время как Чечилия отстаивает трусики. Подружки досыта нахохотались, затем Софья взглянула на часы и вскочила, воскликнув:

— Но уже очень поздно… Роберто ждет меня… Нас сегодня пригласили к обеду… Спасибо, дорогая, я чудно провела день… До свиданья, милочка… Мы созвонимся.

Они вышли в вестибюль, где принялись обниматься и целоваться, и тут же заболтались об обеде, на который была приглашена Софья. Неизвестно, куда завела бы их эта беседа, если бы Чечилия вдруг не закричала:

— Наконец-то!

— Что такое?

— Вспомнила, что я должна была рассказать тебе… Ту важную вещь… Но, милочка, это проще простого: твой муж — любовник Нинон!

Софья вышла замуж всего два месяца назад. На этот раз ее изумление было законным и огромным.

— Не может быть, — произнесла она, бледнея.

— Уверяю тебя!

И тут Чечилия с быстротой, соответствующей важности события, рассказала, что один человек, достойный доверия, видел, как муж Софьи, Роберто, целовался в машине с Нинон в безлюдном месте. Разгорячившись, Чечилия выпалила, что это ее ничуть не удивляет. У Нинон куча любовников, у нее даже ребенок есть от Фабрицио… Тут произошло то, что случается, когда, чтобы заглушить боль от зуба, который хочешь вырвать при помощи примитивной системы — нитки, привязанной к двери, — сочувствующий друг стукает тебя разок по черепу. Первое ошеломление, вызванное известием об измене мужа, было изгнано из ума Софьи другим: историей с ребенком Нинон от Фабрицио.

— Что ты говоришь! — воскликнула Софья. — Ребенок от Фабрицио!..

Чечилии было известно все: клиника во Флоренции, куда Нинон ездила рожать; пол, вес и имя новорожденного. Пока она рассказывала, открылась дверь и вошел муж Чечилии, Орацио, мужчина резковатый и немногоречивый. Он без лишних слов выпроводил из дому бедняжку Софью. Подруги обменялись последним поцелуем через порог, Софья, совершенно разбитая от множества потрясений дня, спустилась с лестницы, села в свою машину и, закрыв глаза, откинулась на подушки.

Позже, дома, муж спросил ее, как она провела день. Софья, которая прихорашивалась к обеду, сидя перед зеркалом у туалета, ответила:

— Я была у Чечилии… Мы с ней тихо посидели… Но самое замечательное, что она мне рассказала очень важную вещь… а я ее забыла… Никак не могу вспомнить…

— Интересно, о чем это?

— Невозможно! — заявила Софья решительным и даже раздраженным тоном. Я забыла, и бесполезно тебе с твоим болезненным любопытством изощряться в догадках… Не приставай ко мне, пожалуйста, у меня ужасно болит голова… Забыла окончательно, и тут уж ничего не поделаешь!

Когда они выехали на автостраду, женщина вкрадчиво и в то же время небрежно, словно предлагая взятку, сказала:

— Почему бы не повести машину тебе? Я устала.

И не успела она это проговорить, как огромный американский автомобиль замедлил свой бег и остановился у обочины дороги.

Лоренцо подскочил от удивления:

— Вести ее мне? Да ведь я не знаю этой машины.

С нетерпением в голосе она ответила:

— Это совсем просто… Когда хочешь переключить скорость, нажимаешь на педаль сцепления… Вот тормоз, достаточно до него лишь дотронуться, и машина остановится.

— Что ж, попробуем, — сказал Лоренцо, глядя на нее.

Теперь она сидела, поджав под себя ногу и повернувшись к нему лицом. Она была тонкая, изящная, однако чем-то напоминала марионетку — быть может, из-за своих черных, слишком тесно облегающих брючек. Блузкой служил ей пестрый платок, завязанный узлом на плоской груди; шея у нее была длинная, нервная, а лицо треугольное, с простыми и даже грубоватыми чертами, худое, словно изнуренное болезнью; оно пряталось в тени большой соломенной шляпы, держащейся сзади на широкой ленте. Лоренцо подумал, что она похожа на свою плоскую и длинную машину, черную снаружи, красную внутри, или, вернее, что она великолепное живое дополнение к этой машине, столь же гармонирующее с ней, как и никелированные крылышки на багажнике или стилизованный орел на радиаторе.

— Тогда поменяемся местами, — проговорила она с улыбкой.

И не выходя из машины, неторопливо, словно желая сесть к Лоренцо на колени, она перелезла через его ноги и уселась с другой стороны. Лоренцо подвинулся и, очутившись за рулем, включил сцепление и нажал на акселератор. Тотчас же огромный автомобиль — семь метров жесткого, покрытого черным лаком металла — мощным рывком бесшумно сорвался с места и понесся, легкий, как птица. Стрелка спидометра поднялась сначала до ста двадцати, а потом до ста пятидесяти. Женщина сказала: