После такого оборота проснулись и вскочили на ноги самые сонные любители ночной выпивки. Раздались крики, и самым громким из них был истошный вопль:

— Колдовство!

Опрокидывая табуреты и прихватывая по дороге недопитые бутылки, люди бросились из погребка вон. Как заметили шутники, пьянчуги даже не слишком удивились — просто поспешили оставить страшное место. И чему тут было удивляться, если все окрестности полны слухами о том, что в здешних лесах завелись колдуны?

И только огромная свинья осталась стоять посреди опустевшей лавки, все еще злая, но уже забывшая из-за чего разозлилась. Похрюкивая, она направилась в обход зала в поисках чего-нибудь съестного.

— Умница, — похвалил ее Олору. — Можешь возвращаться домой и с честью доесть свои помои. Из тебя выйдет отличная ветчина.

— А потом, — подхватила Совейз, — можешь подняться в спальню к своим хозяевам и соснуть у них на подушках. Посмотрим, каково будет их пробуждение!

Свинья хрюкнула и, выбравшись из лавки, уверенно затрусила по темным улицам. Олору вздохнул.

— И все-таки мы были слишком снисходительны. Постой-ка, я знаю одного лиса, который может прогнать эту свинью по всему городу и наделать такой переполох…

— Тише, — оборвала его Совейз. — Смотри. Один из забулдыг остался. Отчего бы это?

И Олору замолчал, побелев, как стена. Следуя указующему пальчику Совейз, он взглянул в дальний темный угол погреба. Там, едва различимый в полумраке, и в самом деле сидел еще кто-то, с ног до головы закутанный в черный плащ. Из-под плаща виднелась только узкая белая рука, выводившая какие-то знаки на донышке бочки. Знаки слабо светились. И так же слабо светились камни в перстнях на тонких пальцах.

— Если это человек, — пробормотал Олору, — то я, пожалуй, попрошу от него защиты у благих богов!

— Ты бы и попросил, если бы сам был человеком, — отозвался голос из-под капюшона. — Хотя, тебе, конечно, виднее.

Олору и Совейз переглянулись. В глазах у юноши стояли слезы. Не замечая их, он тихо предложил:

— Давай-ка переберемся куда-нибудь из этой вонючей дыры.

— Отличная мысль, — подхватил незнакомец. — Отправляйтесь. Я буду поджидать вас там.

Его голос звучал нездешней, невообразимой музыкой, он был так прекрасен, что из щели в полу вылезла мышь, чтобы послушать эти чарующие звуки. И в то же время от слов незнакомца веяло чем-то недобрым, словно тучи заклубились на горизонте, предвещая близкую грозу.

— Похоже, — заметила Совейз, — эта ночь посвящена Магии Речи.

Незнакомец не ответил ей. Но один из знаков, нарисованных белым пальцем, скатился со стола и разбился об пол. По осколкам было видно, что это фигурка огненноволосой женщины в белом одеянии.

Совейз положила горячую ладонь на плечо Олору.

— Мой друг не один здесь, — сказала она шутнику в углу.

Ответом ей был ослиный крик, такой громкий и пронзительный, что мышь, очнувшись о грез, с испуганным писком поспешно юркнула в свою нору.

— Ах вот как, — проговорила Совейз.

Оставив Олору там, где он застыл, словно примерзнув к полу, она шагнула вперед и, резким жестом стряхнув на пол бутыли и кубки, уселась на длинную скамью у стены. Теперь ее и закутанную в плащ фигуру разделала только пустая бочка, на широком донышке которой мерцали диковинные игрушки.

Незнакомец поднял голову. Из-под капюшона сверкнули его темные глаза. И Совейз увидела лицо, которое ей не дозволялось видеть с того дня, как отец, принеся ее в свое царство, оставил дочь в одиночестве на туманном острове. В углу темного вонючего погреба, положив руку на изъеденную червями старую бочку, сидел Азрарн, Князь Демонов. Совейз припомнила, что с тех пор видела его еще раз, у лесного озера, когда он проносился мимо нее во главе своей охоты. Но и тогда он явился не за ней, по-прежнему равнодушный к своему отпрыску. Всегда равнодушный. Кто он ей? Не отец, не друг и даже не господин. Она не приносила ему клятвы верности. Наверное, ей следовало быть ему благодарной хотя бы за то, что он дал ей жизнь, но и этот дар мало интересовал Азрарна, когда он отдавал его — не ей, а ее матери, своей возлюбленной.

Так они смотрели друг на друга, пока Совейз не произнесла наконец голосом, в котором теперь стали было больше, чем серебра:

— И как, похожа я на свою мать?

— Твоя мать никогда не смотрела на меня ни с ненавистью, ни даже с неприязнью, — ответил он.

— Ну, вероятно, у нее для этого имелось меньше оснований.

— Их имелось предостаточно. Но она не умела ненавидеть. Ты же — мое дитя, и потому ненависть у тебя в крови. Злопамятный, гордый, жестокий — все те эпитеты, которыми меня восхваляют на земле, годятся и для тебя. Но ты еще очень молода и твоя ненависть незрела. Когда ты наберешься опыта и научишься ненавидеть по-настоящему, мы посмотрим, на что ты способна. Тебя породила на свет Данизель, но ты — моя точная копия во всем.

При этих словах он улыбнулся с полным сознанием собственной правоты.

Именно на эту улыбку набросилась Совейз, плюнув в лицо отцу. Но ее слюна превратилась в серебряный цветок, едва отделившись от бледных от ярости губ девушки. Азрарн подхватил его и протянул дочери, все еще улыбаясь. Совейз поднялась со скамьи, повернулась на каблуках и, сделав три шага, сказала, не оборачиваясь:

— Ты просчитался, обольститель слабых женщин. Я — мало похожа на всех тех женщин, с которыми ты до сих пор имел дело. Как ты верно заметил, я — точная твоя копия.