— Люся, я получил ваше письмо.

— Эдик, я не вам писала.

— Но пришло ко мне. Я могу вас включить в очередь. Но предупреждаю, у нас в первую голову идет очередь мертвецов. Никак их-то не напечатаем.

— И сколько лет ждать?

— Ну, лет десять.

— Эдик, немедленно верните мое письмо тем, кто вам его дал. Или лучше всего Верченко.

После этого Верченко меня вызвал. Я пришла, секретарша тепло со мной поздоровалась и тут же доложила. И он меня сразу же пригласил в кабинет. Кто-то там у него сидел, он с этими людьми быстро закончил.

Начал он свою беседу тоже очень ласково:

— Вот вы тут пишете… что отдадите деньги. У вас же, насколько я знаю, через край не переливается? А где у вас книжка лежит?

— В «Московском рабочем» у редактора Нины Буденной, она моя однокурсница. Она хочет напечатать, но нет возможности.

Он мне сказал, что, со своей стороны, тоже обещать не может ничего, однако через месяц позвонил и сказал, чтобы я шла в издательство «Московский рабочий», там случайно выделили на этот год дополнительные единицы.

Книжка вышла, я не хотела с ней идти благодарить Верченко, пока он сам мне не напомнил. Я, к сожалению, плохо к нему относилась. И я подарила ему свою книжку «Бессмертная любовь» с многозначительной надписью «Крестному отцу этой книги». И секретарше я тоже подарила экземпляр.

И я действительно отдала свой самый первый и самый крупный зарубежный гонорар в фонд «Антиспид» журнала «Огонек», это были деньги за книгу «Бессмертная любовь» в итальянском издательстве «Мондадори», но с этим фондом ничего хорошего не получилось. То ли эти деньги пошли на что-то другое, не знаю. Во всяком случае, насчет борьбы со СПИДом сведений у меня нет.

Бедного Верченко смыло волной перестройки, и в его кабинет вселился как раз мой знакомый кавалерист-телевизионщик, а узнала я об этом случайно.

В тот год (1991) в стране царила голодуха. Союз писателей разделился на три или четыре организации, каждая присвоила какое-то помещение. В магазинах было шаром покати. И писателям стали давать недорогие талоны на обеды. Уже в начале 1992 года и я пошла со своими приятелями в ЦДЛ. Мы получили талоны и с интересом людей, приобщающихся к военному коммунизму и к коллективизму, сели за столик, где уже обедал секретариат одного из вновь образовавшихся союзов писателей, поэтесса-активистка и романистка. За соседним столом сидел человек по фамилии Калинин, референт немецкого отдела иностранной комиссии. Калинин подошел и сказал мне:

— Вы хоть знаете, что немцы, Фонд Топфера, вам присудили Пушкинскую премию? Наши получили письмо в августе и спрятали его.

Я это знала. Мне под большим секретом сообщили болельщики из недр инокомиссии.

— А вы знаете, что союз писателей отказывается предоставить им помещение для вручения вам премии? Опять пришел от немцев запрос и опять им отказали. А по условиям премии она должна вручаться именно в Союзе писателей!

— Опять отказали?

Услышав такое, конкурирующий Союз писателей в числе двух активисток заявил:

— Вот они все такие! А пойдемте, Люся, в их секретариат!

Ну мы и пошли. Это была знакомая приемная Верченко, и та же самая секретарша меня радостно приветствовала. Она тут же пошла доложить и вернулась скучная, пожала плечами:

— У него народ, он принять вас не может.

Активистки стали шуметь и специально выкрикивать обидные для конкурирующего союза вещи. Таким образом осуществлялась наглядная борьба между двумя Союзами писателей. У маленького союза, где заседали мои новые знакомые девушки, была крохотная комнатушка под крышей, а тут имелся целый этаж и такие хоромы (бушевали они). А премию почему ей не вручают?

И тут из кабинета Верченко вышел мой телевизионный танкист, причем со страдальческим выражением лица, как будто у него отнимали завоеванное по праву.

— У вас что, нет комнаты вручить ей премию? — спросила одна грубая активистка, поэтесса. — Такие палаты у вас, прямо залы! Этаж целый! И нет комнаты?

— Да, — твердо ответил мой танкист, — нет!

— А в будущем месяце?

— План сверстан, тоже нет.

Мне вся эта история надоела.

— А ну и пошли вы все тогда в жопу, — громко сказала я и, уходя, добавила угрожающе: — И я отказываюсь получать вообще тут премию.

И мне действительно не вручили премию в Союзе писателей. Наоборот, вскоре на меня было заведено уголовное дело по факту оскорбления президента СССР М.Горбачева. Может быть, танкист по каким-то своим каналам это предвидел…

Итак, на чем мы остановились? На том, что боевой кавалерист-писатель не хотел попадать под горячую руку Большой литературы, пополнять собой список страдальцев, наш мрачный мартиролог. Вместо этого он пополнил собой список секретарей. Я представляю, чего это стоило телевидению…