Роксана же, наоборот, никак не могла поверить, что я не ее отец, а всего лишь маленький Белый Клык, бывший ее подопечный, который стал взрослым мужчиной.

— Но эта одежда… — настойчиво твердила она. — Уж эту-то куртку с оторванной нижней пуговицей я не могу спутать ни с какой другой. И эти сапоги с красным кантом. И неделю небритая щетина. Хоть убейте меня, ты — мой отец!

Из вежливости я снял куртку, но мне почему-то не захотелось стаскивать штаны. Вероятно, привычка носить одежду способствует развитию скромности в большей степени, чем что-либо другое, вне зависимости от происхождения. По возможности коротко я объяснил Роксане, как наш Господин доставил нас на ферму и бросил там, как нам пришлось взять в доме одежду для своего похода — одежду ее родителей, так уж получилось.

— Ты говоришь, что Плуто и твоя мать прибыли на Землю вместе с вами? — спросила Роксана, злобно хмуря свои морщинки возле глаз. — Где же они теперь?

— Я надеялся, что вы можете знать это, Роксана. Я был уверен, что Плуто нанесет вам визит. Он ведь посылал вам каждую свою новую книгу.

— Нет. Нет, должно быть, это ему не удалось. Я до последнего момента не слыхала, что вы здесь. Но какой… — в выражении ее глаз появилась нежность, как бывало и прежде, когда ей в голову приходила какая-нибудь расчетливая мысль, — восхитительный сюрприз!

В разговоре возникла новая пауза, потому что нам с Жюли не хотелось бестактно демонстрировать озабоченность только собственными проблемами, когда Роксана сама явно была в беде. Казалось, она целиком ушла в какие-то очень личные переживания.

— Вы читали «Молитвы облачению»? — спросила Жюли, чтобы нарушить тягостное молчание. — Все Лебединое озеро было уверено, что на сегодня это лучшая вещь Плуто. Говорят, от его новых обрядов совершенно невозможно оторваться.

— Начинала, но не смогла, как бы это сказать… вникнуть в суть. Я часто нахожу, что… современные писатели, по моим наблюдениям… хотя Плуто… однако… — Она потеряла нить мысли и стала с отсутствующим видом потирать свои костлявые голые бедра. Я заметил, что ее кожа покрыта маленькими темно-синими отметинами, главным образом на бедрах и ляжках. Они были слишком крохотными, чтобы быть следами побоев, но и очень уж многочисленными, чтобы оказаться случайными.

Она глубоко вздохнула, и этот вздох выразил нечто большее, чем утомление скучной жизнью в Шрёдере и даже чем утрату Господина. Это был знак невыразимой грусти с примесью непреходящей удовлетворенности.

— Животное! — прошептала она явно не для наших ушей. — Мерзкое животное!

Потом, словно все, что с ней только что произошло, следовало взять в какие-то громадные скобки, она вернулась к прерванной теме разговора:

— Если хотите знать правду, в последнее время я читаю гораздо меньше, чем прежде. Даже Пруст, даже он перестал быть для меня тем, чем был прежде. Нет, даже Пруст, живительный… — И эта ее речь перешла в шепот, такой тихий, что было трудно уловить, действительно ли она произнесла «живительный» или повторила слово «животное». — А потом, конечно, еще и эта революция. Очень трудно сосредоточиться на чтении, когда вокруг тебя революция.

— О да, — подхватил я, — революция. Не расскажете ли нам о ней немного подробнее?

Рассказ Роксаны о последних событиях был не слишком четким, потому что основывался на подслушанных разговорах и не дающих никакой информации предположениях. Даже само слово революция вводило в заблуждение. Чем дальше, тем более ее отчет сопровождался таким количеством вздохов и проклятий, что подробный его пересказ выглядел бы чрезмерной погоней за правдоподобием. Поэтому я даю ниже не подправленную историю, которую поведала нам в тот вечер Роксана, а голые факты, позднее установленные судами и нашедшие отражение в газетных сообщениях.

Июль был месяцем необычайной солнечной активности. Господа в предвкушении динамичных шоу северного сияния, которые следуют за такими периодами, косяками потянулись к Земле. Многие, подобно нашему Господину, захватили с собой любимцев. Вскоре после нашего прибытия, как раз во второй половине дня, когда мы с Жюли были освобождены от Сворки, из скопления солнечных пятен вырвался протуберанец необычайной активности и выбил Господ из седла.

Все выглядело так, как если бы потребление энергии в каком-то доме неожиданно стало слишком большим. Как если бы включилось сразу все: холодильник, электрическая плита, кондиционер, утюг, тостер, кофеварка, все люстры и бра, телевизор и даже игрушечная железная дорога в цокольном этаже. Потом БЛЯМС! — ужасные искры и чертово короткое замыкание. Света нет, лампочки полопались, провода сплавились, моторы замерли. Господа, конечно, не погибли. Они сделаны из более крепкого материала, чем тостеры. Но пока они приходили в себя…

Роксана избежала наихудшего, потому что в момент катастрофы сидела на ступенях кафедрального собора. Произошла вспышка (в буквальном смысле слова, всего одна вспышка), и весь питомник — стены, полы, даже запасы пищи и спортивный инвентарь — исчез. Было ощущение, будто все это существовало как мысль в голове Бога, но Бог ушел и забыл об этом. Любимцы, парившие в стремнинах силового поля громадных просторов гимнастического зала, оказались в состоянии свободного полета в еще более необъятном пространстве. Все, кто находился на верхних этажах зданий питомника, внезапно с ускорением понеслись к земле в точном соответствии с законами свободного падения. Кому повезло, как Роксане, отделались ушибами заднего места или растяжением связок. Другие погибли.

Образовавшееся кровавое месиво было ужасным. Питомник Шрёдер — вернее, то, что от него осталось, — охватила паника. Но худшее было впереди. Динги, разобравшиеся в случившемся быстрее сбитых с толку любимцев, бросились повсюду опустошать племенные фермы и питомники. В первом мятежном порыве они были безжалостны. Щенков отбирали у матерей, чтобы воспитывать в норах Дингов; мужчин, каждого, кто пытался сопротивляться, хладнокровно резали на глазах их самок; а самих несчастных самок… А чего еще можно было ждать от Дингов?