— Нет, — сказала она, — нет, я пользуюсь «Черным флагом», — и попятилась от двери соседки к спасительной лестничной площадке. — «Черный флаг»! — крикнула она, спустившись к подножью лестницы. У нее так дрожали колени, что пришлось вцепиться в перила, чтобы не упасть.

В страховом агентстве сегодня Марсия не могла сосредоточиться на работе больше чем на пять минут. (Ее работа в отделе статистики дивидендов заключалась в складывании длинных рядов двузначных чисел на арифмометре «Барроуз» и проверке результатов такого же суммирования своей напарницы.) Разум одолевали мысли о тараканах в нечесаных волосах Щапалихи, о ее постели, кишащей тараканами, и других, менее конкретных ужасах на периферии сознания. Числа блуждали и роились перед глазами, и она дважды отправлялась в дамскую комнату, но каждый раз это был ложный позыв. Тем не менее ко времени ленча аппетит у нее не разгулялся. Вместо того чтобы спуститься в кафетерий для служащих, она вышла на свежий апрельский воздух и, не торопясь, пошла по 23-й улице. Несмотря на весну, все, казалось, говорило об убогости, гнойном разложении. Камни «Флейтайрон Гилдинг» медленно покрывались влажной чернотой; сточные канавы были завалены размякшим гнильем; запах горелого жира висел в воздухе перед дешевыми ресторанчиками, словно сигаретный дым в закрытой комнате.

После полудня стало еще хуже. Пальцы не попадали на нужные клавиши арифмометра, если она пыталась работать вслепую. Из головы не выходила какая-то глупая фраза: «Что-то надо делать. Что-то надо делать». Она совершенно позабыла, что определила тараканам место именно в постелях Щапаловых.

В этот вечер вместо того, чтобы сразу же отправиться домой, она пошла на сдвоенный сеанс в кинотеатре на 42-й улице. Получить удовольствие от фильмов не удалось. Маленький мальчик Сусанны Хейвард чуть не утонул в зыбучем песке. Это все, что она смогла потом вспомнить.

Потом она занялась тем, чего никогда раньше не делала. Она выпила в баре. Причем две порции. Никто не обращал на нее внимания; никто даже не взглянул в ее сторону. Она взяла такси до Томпсон-стрит (подземка в эти часы небезопасна) и была у порога дома в одиннадцать вечера. У нее не осталось денег, чтобы дать на чай водителю, но тот сказал, что понимает.

Из-под двери Щапаловых пробивался свет, а сами они пели. Одиннадцать.

— Что-то надо делать, — убеждала себя Марсия шепотом. — Что-то надо делать.

Не включая света, даже не сняв свой новый жакет от Орбаха, Марсия опустилась на колени и забралась под раковину. Она вытащила бумажные носовые платки из щелей вокруг труб.

Они были там. Все трое Щапаловых пьянствовали. Женщина устроилась на коленях одноглазого, а другой, в грязной майке, топал ногой по полу в такт громкой разноголосице их песни. Жуткая картина. Они, конечно, пьяницы, ей это давно известно, но теперь эта женщина еще и присосалась своим тараканьим ртом ко рту одноглазого — целуются, целуются. Жутко, ужасно. Руки Марсии ерошили ее мышиного цвета волосы; она размышляла: «Мусор, зараза!» Ладно же, прошлая ночь ничему их не научила!

Некоторое время спустя (Марсия потеряла счет времени) Щапаловы погасили верхний свет. Марсия подождала, пока шум утих вовсе.

— Ну, — сказала она, — Вы, все. Вы, все, сколько вас есть в доме, вы, все, кто слышит меня, собирайтесь вокруг их постелей, но пока подождите немного. Терпение. Вы, все… — слова ее команды вырывались отдельными возгласами, которые она произносила, словно перебирая четки — маленькие коричневые деревянные бусинки, — собирайтесь вокруг… пока подождите немного… вы, все… терпение… собирайтесь вокруг…

Ее руки ритмично постукивали по холодным водопроводным трубам, и ей казалось, что она слышит их — собирающихся вместе, несущихся вверх сквозь стены, выходящих из кухонных шкафчиков, мусорных мешков — толпы, армии, и она — их самовластная королева.

— Вперед! — приказала она. — Карабкайтесь на них! Накрывайте их собой! Пожрите их!

Не было никакого сомнения, что теперь-то она их слышит. Она слышит их совершенно отчетливо. Их шум подобен шелесту травы на ветру, подобен первым звукам начавшего сыпаться с самосвала гравия. Потом раздались вопли Щапаловой и следом брань мужчин, такая жуткая брань, какую Марсия едва ли когда-нибудь слышала.

Включился свет, и Марсия увидела их, тараканов, повсюду. Все поверхности — стены, полы, вся потрепанная мебель были испещрены Blattellae Germanicae. [12] Они покрывали все больше чем одним слоем.

Щапалиха, стоя на постели, монотонно выла. Ее розовая рейоновая ночная рубашка была вся в темно-коричневых точках. Узловатыми пальцами она пыталась вычесать насекомых из волос, стряхнуть их с лица. Мужчина в майке, который за несколько минут до этого топал ногами в такт песнопению, затопал теперь по более важной нужде, так еще и не выпустив из рук шнур электропроводки. Вскоре пол сделался скользким от раздавленных тараканов, и мужчина упал. Свет погас. Вопль женщины стал походить на хрип удушья, как если бы…

Но Марсия не хотела об этом думать…

— Достаточно, — прошептала она, — больше не надо. Стоп.

Она выбралась из-под раковины, проползла по комнате до постели, которая с помощью нескольких безвкусно расшитых подушек в дневное время превращалась в подобие кушетки. Ее дыхание стало жестким, а в горле появилось странное першение. Она безудержно потела.

Из квартиры Щапаловых раздавалось шарканье, затем хлопанье двери, грохот бегущих ног. Потом послышался более громкий, но отдаленный звук, возможно, упавшего на лестнице тела. И голос домовладелицы: «Какого дьявола, или вы думаете…» Другие голоса перекрыли ее голос. Бессвязный гвалт и шаги возвращающихся вверх по лестнице людей. И снова голос домовладелицы: «Нет здесь никаких букашек, ради всего святого! Букашки в ваших мозгах. У вас delirium tremens, [13] вот в чем дело. И нет ничего удивительного, что вам почудились букашки. Ну и свинарник. Поглядите на это дерьмо на полу. Мерзость! Я достаточно от вас натерпелась, чтобы завтра же вас здесь не было, слышите? В этом доме привыкли к опрятности».