Шрифт:
Лупоглазый «Мерседес» обогнал нас, распушив, словно усы, струи воды; притормаживая, он заставлял притормаживать и прижиматься к обочине такси.
– Во что делают! – покачал головой таксист.
Распахнулась дверь, из машины выбежала Яна.
– Яна, ты горько пожалеешь об этом! – погрозил кто-то невидимый из «Мерседеса». Дверь захлопнулась, и лупоглазый укатил.
Яна открыла дверь такси, встала передо мной. Мокрые волосы съежились от холода, превратились в завитушки. Подол юбки налип к ногам. Яна дрожала, вытирала со лба дождинки.
Я вскочил, обнял ее – мокрую, слабую.
– Он так и не понял, – прошептала Яна с нежной печалью в голосе, – что та девочка, которая когда-то подпевала за его спиной, давно умерла. А я – уже совсем другая. Я твоя…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Яна так и не узнала страшную правду о профессоре. На сороковой день после его смерти в ночном клубе «Шанс» состоялся вечер памяти, посвященный Лембиту Веллсу. Яна пошла туда одна. Я остался дома, сославшись на плохое самочувствие.
Конечно, самочувствие было ни при чем. Я боялся, что не смогу лицемерить, изображать скорбь, и меня, в конце концов, прорвет на ужасающие признания. Я не говорю о бестактности, которую мог допустить. Нормы приличия меня как раз менее всего волновали.
Если я открою Яне глаза, то в один миг будет утрачен весь смысл того добра, которое я сделал для нее, ибо самое благо заключалось в том, чтобы спасти профессора Веллса, сохранить для Яны его имя в безупречной чистоте, как символ поэтической одухотворенности и неисчерпаемого источника любви.
Эта ложь святая.