– Самое смешное, – произнес я, – самое смешное в том… Да ладно! И что же, бабушка Кюлли знает об этом вашем бизнесе?

– Боже упаси! – воскликнул профессор, прикладывая ладони к щекам. – Надеюсь, что не узнает. Если, конечно, ты не приложишь усилий к тому, чтобы ее просветить.

– Все это очень занятно… – бормотал я, щелкая костяшками пальцев. – «Белая гвоздика предала меня, белая гвоздика обо мне забыла…»

– «…И холодной ночью стылая луна, – продолжил профессор, – в темное окно скупо мне светила…» Ты хочешь спросить, как это сочетается с моим бизнесом? Как я, литературно одаренный человек, могу торговать проститутками? Тогда скажи, а как сочетаются мои титулы с зарплатой, вдвое меньшей, чем у грузчика винного магазина?

– Ну да, конечно. Вы меня почти убедили в том, в чем я хотел убедиться. Хотя все это невероятно коряво… Яна считает вас эталоном нравственной чистоты, покровителем муз. И при этом ее не коробит, что вы ее сутенер?

– Яна даже не догадывается, что это я даю ей работу. Она не знает, что я здесь, – резко возразил профессор. Он колко взглянул на меня и поймал немой вопрос. Усмехнулся в усы, поскреб ногтями щеку. – Но даже если ты расскажешь ей, что именно профессор Веллс находит для нее богатых клиентов, она поднимет тебя на смех… Нет, она расцарапает тебе лицо, она отлупит тебя, как мерзкого лгуна, посмевшего очернить ее кумира. Я просто не завидую тебе, юноша. Ты переходишь границы допустимого. Твое очередное свидание с Яной может закончиться трагически.

– Для кого?

– Для тебя, разумеется.

– Вы мне угрожаете?

– Я тебя предупреждаю.

– Но зачем вы взяли меня с собой в Испанию?

– Я не хотел, чтобы ты со своими ищейками истоптал этот чистый белый подиум, по которому славянские красавицы дефилируют в богатую и счастливую Европу. Из-за тебя я уже потерял двух своих самых надежных парней. Ты был слишком опасным и мог разрушить всю структуру моего бизнеса. И я решил, что здесь, под моим наблюдением, ты будешь безобидным, как хорек в клетке.

– Значит, в меня стреляли по вашему приказу?

– Я не давал команды убивать тебя, – пряча глаза, ответил профессор и кинул в рот фисташку. – Мои парни просто постращали тебя немного.

– Вы позволите мне воспользоваться вашим телефоном, а то у моего аккумуляторы сели? – попросил я.

Профессор не слишком охотно вынул из кармана мобильник, повертел его в руках, раздумывая о чем-то, потом протянул его мне. Я позвонил в фирму, где брал в аренду «Уно», и на неряшливом испанском, разбавленном русскими ругательствами, высказал все, что я думал про механиков, готовивших мою машину к эксплуатации. Моя гневная речь изобиловала выражениями вроде «безрукие дебилы«, «кривоглазые недоучки» и «полоумные растяпы». Указав место, где покоилась «четырехколесная рухлядь», я отключил связь и вернул трубку профессору.

Он промолчал, хотя по всем законам логики должен был поинтересоваться, что случилось с машиной – так в этот момент поступил бы любой человек независимо от того, зло или любо мы с ним беседовали. И профессор тоже это понял, да время для естественного проявления любопытства уже было упущено, и он отвернулся от меня, включил телевизор и с нарочитым вниманием стал смотреть выпуск последних новостей.

Я пожелал ему спокойной ночи. Профессор не ответил. Я вышел.

Не могу вразумительно объяснить, почему я не поверил профессору. То ли мои чувства к Яне встали вокруг моей души мощной крепостной стеной, и резиновыми мячиками отскакивало все, что шло вразрез с моими представлениями об этой девушке. То ли я уловил фальшь в голосе профессора. Мне показалось, будто мы с профессором, говоря о Яне, подразумевали совершенно разных девушек.

Я думал об этом, когда мы с профессором завтракали в придорожном кабачке, поглощая традиционный для испанцев тапас – ассорти закусок из оливок, миндальных орехов, ломтиков сыра и ветчины. Профессор был не в духе, жевал молча и не отвлекал меня от раздумий.

– Тебе лучше весь день быть рядом со мной, – наконец, произнес он, сплевывая оливковую косточку в кулак.

– Лучше, чем что? – уточнил я, хотя прекрасно понял, что профессор имел в виду.

Несмотря на то, что я не воспринимал ту гнусность, о которой вчера говорил мне профессор, я ехал в горную деревушку с твердым намерением найти железные факты, уличающие профессора во лжи. Прижимая к груди пакет с гостинцами (бутылка знаменитого испанского вина «Утиель-Рекена» и коробка шоколадных конфет для Яны и полкило парного гуляша для Кирилла Андреевича), я смотрел на замутненное дождевыми каплями ветровое стекло такси и рисовал в своем воображении нашу с Яной встречу. Я настраивался радикально переломить ее настроение и вытянуть из мрачного котла пессимизма, в котором она пребывала. Девичьи слезы, по моему стойкому убеждению, – это вода, и прошло уже достаточно времени, чтобы стереть из памяти поющего мальчика. Как ни тяжело было пережить измену любимого парня, молодость должна была взять свое и залечить душевную рану… Я подбирал самые нелестные определения в адрес врачей реабилитационного центра «Возрождение», которые не смогли вернуть девушке радость и любовь к жизни. Что ж это за лечение, если молодая и привлекательная особа спустя месяц после попытки покончить с собой по-прежнему думает о смерти как о желанной цели!

Чем выше взбиралось такси в горы, тем более скверной становилась погода, и душу мою стали посещать дурные предчувствия. Вдобавок, мы несколько раз едва не свалились в пропасть. То вдруг из-за поворота на нас выскочил карьерный самосвал, и водитель такси лишь в последнее мгновение успел круто вывернуть руль, чтобы избежать столкновения. То на залитом жидкой глиной асфальте машина неожиданно пошла юзом, стала неуправляемой и едва не сорвалась с дорожного полотна. Таксист побледнел, на его лице выступила испарина, и он пробормотал, что ни за какие деньги больше не поедет сюда в такую погоду.