Второй фактор выявляется ретроспективно: товарищ Сталин не одобрял идею еврейского Крыма, хотя до поры до времени помалкивал, наблюдая за ходом событий.

Третий фактор — стратегические соображения. Южная часть Восточной Сибири представляла собой совершенно незащитимую территорию — леса и болота, с очень редким населением, без дорог и опорных пунктов. Тогда как по китайскую сторону границы территория была густо заселена, освоена, контролировалась японскими войсками, и «самураи» не шибко таили своих намерений «перейти границу у реки».

Огромная научная экспедиция — 180 ученых разных специальностей! — обследовала Северный Кавказ, целинные земли северного Казахстана, район Аральского моря. Все эти земли были более пригодны для сельскохозяйственного освоения, чем болотистая тайга Сибири, с сорокоградусными морозами зимой, наводнениями летом, и гнусом, способным замучить до смерти человека и лошадь. Тем не менее, выбор пал на Биробиджан, что активно поддержал наркомат обороны. [759]

Касаясь стратегических соображений, Солженицын указывает еще на один мотив, тайный: «вклинить советско-верное население во враждебном казачьем краю» (т. II, стр. 247). Он убежден, что лишенцы из умирающих еврейских местечек были преданы советской власти больше всех остальных групп населения! Мне кажется, что когда Александр Исаевич сам был предан советской власти, он думал об этом прямо противоположным образом. [760]

Энтузиасты крымского проекта встретили новое начинание в штыки, но их обвинили в левом уклоне и в национализме. М. И. Калинин, недавний энтузиаст крымского проекта, стал еще большим энтузиастом Биробиджана. Советский противовес сионизму перемещался на Дальний Восток. Именно там предстояло создать очаг еврейской государственности: Еврейскую автономную область (провозглашенную в 1934 году), а в перспективе — автономную республику. Под бойкими перьями пропагандистов речка Бира наполнилась млеком, Биджан — медом, а их слияние обрело черты горы Сион с сияющим храмом на вершине.

Пропаганда велась по всему миру, и дала некоторый эффект. Уверовав в социализм с человеческим еврейским лицом, в Биробиджан приехали молодые энтузиасты из многих стран — несколько сот, может быть пара тысяч человек. Большинство из тех, кто не успел убраться восвояси, потом загремели в ГУЛАГ. Но не все. В 1978 году, когда я был в Биробиджане, мне порекомендовали встретиться с местной достопримечательностью — колхозным бригадиром, Героем Социалистического Труда, тогда уже пенсионером. Это был бодрый и энергичный старик. Я не запомнил его имени, но то, что он рассказал, помню хорошо. Он приехал из Аргентины в 1931 году. Со своей выдающейся бригадой он ставил рекорды — то ли надоев, то ли урожаев, за что был удостоен всевозможных наград и званий. Он рассказал, между прочим, о том, что недавно ездил к себе на родину, в Аргентину, провел там полгода, неся благую весть о том, как хорошо в стране советской жить. В общем, правильный был человек. Дважды еврей Советского Союза, как называли таких уникумов остряки.

В Биробиджан ежегодно прибывало в восемь-десять раз меньше переселенцев, чем планировалось властями. Прибывали они целыми семьями, с немощными стариками и малыми детьми на руках. [761] Их негде было селить; из-за нехватки инструмента и общей неразберихи — нечем занять. («Агро-Джойнт» в проекте не участвовал).

Переселенцы везли и скот, если у кого была коза или лошадь, но в первую же зиму почти весь скот погиб от сапа. Люди жестоко страдали от холода, дизентерии, других болезней. 20–30 процентов (по некоторым данным больше пятидесяти) уезжало в первый же год; в иные годы уезжало больше людей, чем приезжало. В 1937 году стали брать евреев из руководящего слоя области. Это побудило бежать тех, за кем еще не успели придти. Столь шумно начатая кампания заглохла, приток евреев практически прекратился. Он несколько оживился после войны, когда евреи, избежавшие Холокоста, но потерявшие своих близких, свои жилища, и нередко, при возвращении на пепелища, враждебно встречаемые бывшими соседями, от полной безысходности ехали в Биробиджан. Поток этот был небольшим и скоро иссяк.

Когда я впервые познакомился с материалами о еврейской «автономии», а потом там побывал, то был удивлен, что Биробиджан все-таки существует, что это не фикция. Там были улица Шолом-Алейхема, двухэтажные дома грязно-зеленого цвета, учреждения, редакция газеты, гостиница, в которой я смог переночевать на чистой простыне благодаря звонку из этой редакции, а наутро, в окно, выходившее на базарную площадь, увидел маленькую согбенную еврейку, продававшую курицу старику-еврею. Оба не торопились разойтись, вели задушевную беседу…

Проект переселения евреев на землю окончательно загубила сплошная коллективизация. Судя по книге Ю. Ларина, изданной в год великого перелома, даже он (уж насколько осведомленный человек) не подозревал о том, что грядет. Евсекция тоже была застигнута врасплох. Не разобравшись в ситуации, С. Диманштейн заикнулся о том, что в «национальных сельхозрайонах» следовало бы повременить со сплошной коллективизацией, за что был обвинен в национализме. Вероятно, то была последняя капля, побудившая Сталина разогнать Евсекцию, а затем ликвидировать ее бывшее руководство.

Еврейские поселенцы испытали на себе все то, что принесла коллективизация крестьянству. «Многие евреи-фермеры отказывались вступать в колхозы, отказывались выращивать урожай, зная, что государство его заберет. Скот резали, чтобы не сдавать его в колхоз. Начался значительный отток населения из колоний, ставших колхозами. Вместе с коллективизацией проводилась „интернационализация“. Еврейские и нееврейские колхозы насильственно объединяли — поощряли переселение не евреев в еврейские поселения и наоборот». [762] По оценке Цви Гителмана, к началу войны число евреев-крестьян уменьшилось более чем вдвое. Все же евреи-крестьяне не исчезли полностью; в конце 1960-х мне довелось навестить дальних родственников в «еврейском» колхозе в Джанкое.