— «Мы никогда не сдадимся»? — предположила чесавшаяся пациентка.

— Э… да, — засмеялся Ланс. — Но я имел в виду другое: «Когда проходишь через ад… не останавливайся!»

Кто-то спросил:

— А как появляться на людях?

— Это действительно сложно, особенно вначале. Многие делают вид, будто не замечают вас, а сами шепчутся за спиной. Кто-то станет издеваться в открытую, чаще юнцы. Интересно, что многие считают: раз уж вы получили ожоги, то, конечно, сами этого заслуживаете. Еще из древности пошло, понимаете? Огонь как знак божественного возмездия. Людям сложно принять нас, нетипичных — обожженных, но живых. Как будто мы чего-то натворили. Иначе придется признать, что и с ними могло бы случиться такое же. — Ланс помолчал. — Кому из вас ожоги кажутся наказанием?

Мы все переглянулись, потом двое пациентов нерешительно подняли руки. Я не собирался этого делать, сколько бы Ланс ни ждал.

— Это совершенно нормально, — заверил он. — Почему я?! Я задавал этот вопрос день за днем, но ответа так и не получил. Я хорошо жил. Ходил в церковь, платил налоги, по выходным на общественных началах помогал в спортивном клубе. Я был — и остался! — хорошим человеком. Так почему же я? — Пауза. — Нет никаких причин. Несчастный случай, мгновение… и последствия на всю жизнь.

Кто-то снова спросил:

— Вас часто спрашивают про ожоги?

— Любопытствуют в основном дети — у них еще нет понятия о тактичности. И некоторые взрослые. Честно говоря, я это ценю. Теперь всю вашу жизнь каждый новый знакомый будет думать о ваших ожогах, но иногда бывает даже лучше высказаться вслух и уже вернуться, наконец, к обычным занятиям.

Кто-то робко поднял руку.

— А секс как же?

— Мне нравится. — Ответ вызвал смешки у слушателей.

Думаю, Ланс довольно часто выступал с подобной речью и ответы на неизбежные вопросы довел до совершенства.

— Для всех будет по-разному. Кожа давала вам удивительные ощущения, верно? Самый большой орган тела, площадью около трех квадратных метров… сколько простора для удовольствий! Мы же утратили значительную часть нервных окончаний, и это большая потеря… — Пациент, задавший вопрос, тяжело вздохнул, однако Ланс взмахом руки показал что еще не закончил. — Кожа — то, что разделяет людей, граница, за который кончаетесь вы и начинаются другие. Но во время секса все меняется. Если кожа — забор, разделяющий людей, то секс — ворота, через которые ваше тело открывает навстречу другому.

Никогда уж не будет у меня такой возможности, никогда и ни с кем. Даже с Марианн Энгел.

Ланс откашлялся.

— Мне повезло, жена осталась со мной. На самом деле, ожоги сблизили нас эмоционально, и это перешло в сексуальную жизнь. Мне пришлось научиться быть лучшим любовником, ведь нужно было искать более… ммм, творческие подходы. Вот и все, что я могу сказать об этом.

— Что было самое сложное после выписки?

— Непростой вопрос. Пожалуй, необходимость двадцать три часа в сутки носить компрессионную одежду. Знаете, удивительно, как она спасает от шрамов, но, Боже правый, носить ее — словно быть погребенным заживо. Ждешь не дождешься душа, хотя он и причиняет боль, просто чтобы снять с себя дурацкие штуки! — Ланс вдруг посмотрел мне прямо в глаза, и мне показалось, что он обращается лично ко мне. — Я носил компрессионную одежду первые десять месяцев после выписки, но некоторым из вас придется маяться в ней целый год, а то и дольше.

Он продолжил после паузы:

— Лишь выйдя отсюда, вы, наконец поймете, что ожоги — это навсегда. Ожоги постоянны, они не исчезнут. Вас будет швырять с невообразимых высот: от радости просто жить — в самый низ, когда вам захочется умереть. А едва вам покажется, что вы приняли себя нового, все опять поменяется. Потому что ваше состояние непостоянно.

Ланс как будто немного смутился, словно сказал то, чего не собирался говорить. Он обвел взглядом комнату, посмотрел в глаза каждому по очереди, а потом приступил к торжественному завершению своей речи.

— Сейчас появились невероятные методики лечения ожогов, а врачи научились делать изумительные операции, и я благодарен им, что выжил. Только этого недостаточно. Кожа была для вас символом вашего существа, образом, который вы показывали внешнему миру. Но никогда она не была вами, вашей сутью. Ожоги не отнимают — и не прибавляют — человечности. Ожоги — это просто ожоги. Вы получили уникальную способность понять то, что большинству недоступно: кожа — это оболочка, а не сущность человека. Можно часто слышать, что красота лишь на поверхности, но кто способен понять это лучше нас?

Однажды, уже скоро, — продолжил Ланс, — вы выйдете отсюда и должны будете решать, как вам жить дальше. Станете ли вы тем, что видят другие, или тем, что есть у вас в душе?

Оба варианта одинаково плохи.

На Хэллоуин Грегор притащил мне кучу подарков. Мы по-мужски умалчивали о последнем разговоре, и с помощью конфет он пытался показать, что забыл о нашей размолвке. Если бы не больница, он бы точно принес мне упаковку пива.

В тот вечер в нашей дружбе совершился прорыв. Грегор рассказал довольно странную историю о своем худшем в жизни Хэллоуине, когда он нарядился — в нелепой попытке понравиться знакомой студентке-медичке — человеческой печенью. Он очень старался придать своему костюму максимум реализма, и даже приделал резиновый шланг, долженствовавший обозначать зонд, и вставил его в картонный пакет сводкой, спрятанный в левой доле органа. Он рассчитывал тянуть напиток через шланг в течение всего вечера, чтобы не так нервничать от близости той девушки. (Должно быть впервые в истории человечества кто-то цедил алкоголь из печени и вновь поглощал в себя.) К несчастью, Грегор так смущался, что вскоре напился в стельку. Под конец они с девушкой оказались в студии какого-то художника, что зарабатывал на жизнь копиями работ Джексона Поллока. В итоге Грегор заплатил художнику несколько сотен долларов, потому что блеванул на один из холстов, хотя я не очень понимаю, чем это повредило картине.