Реорганизации, приход новых хозяев, бросая вызов власти, порождают глубокую драму, а следовательно, героев и злодеев. Такие имена, как Карл Айкин и Т. Бун Пикенс, известны всему миру. Вспыхивают междоусобицы. Стив Джобе, сооснователь Apple Computer, когда-то мальчик, восхищавшийся американской промышленностью, сложил с себя полномочия после «государственного переворота» в корпорации, осуществленного Джоном Скули, несмотря на то что Джобс владел огромным количеством акций компании. Якокка продолжает бесконечную борьбу против Генри Форда II [30] . Роджер Смит из General Motors стал персонажем сатирического фильма «Роджер и Я» и был публично растоптан Россом Пьеро, компьютерным миллионером, компанией которого завладел Смит [31] . Этот перечень пополняется ежедневно.

Воображать, что переход корпораций из рук в руки — явление чисто американское, артефакт неадекватного регулирования на Уолл-стрит, значит упустить более глубокий смысл. В Британии Роберт «Малыш» Роуленд ожесточенно сражался за контроль над универсальным магазином Харродз, а сэр Джеймс Голдсмит, могущественный, пресыщенный финансист, нанес удар весом в 21 млрд. долл. по ВАТ Industris PLC. Карло де Бенедетти, глава «Оливетти», борется с Джанни Агнелли, представителем империи «Фиат», и il salotto buono [32] — внутренней группой, за которой закрепилась промышленная власть в Италии — и шокирует всю Европу притязанием на управление Брюссельским бельгийским генеральным обществом, группой, контролирующей треть национальной экономики [33] .

Французская компьютерная фирма Groupe Bull присматривается к управлению компьютерным предприятием «Zenith» в Соединенных Штатах. Группа «Виктория» вступила во владение Colonia Versicherung A. J., второй по величине страховой компанией в Германии, а Дрезденский банк выкупил Французский международный инвестиционный банк [34] .

В Испании, где драма частенько оборачивается мелодрамой, общественность была приглашена посмотреть на то, что «Financial Times» назвала «вероятно, самым приковывающим внимание... но, в конечном счете, безвкусным представлением за последние десятилетия», битву, подобную взрыву, между «прекрасными» и «удачными родственниками» — старыми и новыми деньгами [35] .

В этой битве за контроль над тремя крупнейшими банками страны и относящимся к ним промышленным империям Альберто Кортина и его кузен Альберто Алькосер схлестнулись с Марио Конде, блестящим ловким адвокатом, который захватил контроль над Испанским кредитным банком и пытался слить его с Центральным банком, также крупнейшим в стране. Сражение перекочевало на страницы «желтой» прессы с порноуклоном, когда один из Альберто влюбился в 28-летнюю маркизу и была растиражирована ее фотография в ночном клубе в мини-юбке без нижнего белья.

В конце концов, великое слияние, разрекламированное испанским премьер-министром как, «вероятно, событие века в экономике», разлетелось вдребезги, оставив Конде бороться за выживание в своем собственном банке.

Все это — захватывающая пища для средств массовой информации, но международный характер явления говорит нам, что это ведет к чему-то большему, чем внезапное изменение, алчность и местные неудачи в регулировании. Как мы увидим, в данный момент происходит нечто более серьезное. Власть смещается сразу на сотне фронтов. Сама природа власти — отношения силы, богатства и знаний — изменяется, так как мы переходим к суперсимволической экономике.

Неудивительно, что даже находчивые руководители выглядят смущенными. Некоторые бросаются читать книги о том, как действовать, с глупыми названиями типа «Секреты господства хана Аттилы». Другие внимательно перелистывают мистические трактаты. Некоторые следуют указаниям Дейла Карнеги, как влиять на людей, кто-то посещает семинары по тактике ведения переговоров, будто власть зависит только от психологии и тактических маневров.

Другие еще оплакивают в душе присутствие власти в своих фирмах, сетуя, что игра во власть в корне плоха и является расточительным отклонением от движения к прибыли. Они говорят об энергии, растраченной в мелких стычках за личное господство, и ненужных людях, которым платили жаждущие власти строители империй. Смятение усиливается, когда многие из тех, кто обладает эффективной властью, мягко отрицают принадлежность к ней.

Это замешательство понятно. Экономисты свободного рынка, такие как М. Фридман, склонные изображать экономику как безличную машину спроса и предложения, игнорируют роль власти в создании материальных ценностей и прибыли. Или они слепо полагают, что все сражения за власть не затрагивают экономику?

Эта тенденция — не учитывать важность власти в деле получения прибылей — не ограничивается консервативными идеологиями. Одной из самых почитаемых книг в университетах Соединенных Штатов является «Экономика» Поля Самуэльсона и Вильяма Нордхауса. Ее последнее издание содержит индекс, занимающий 28 страниц непростого для чтения печатного текста. В этом индексе слово «власть» нигде не упоминается.

(Среди знаменитых, но недальновидных по отношению к власти американских экономистов исключением был лишь Дж. Гелбрейт, который, безотносительно, согласен кто-то с другими его взглядами или нет, последовательно пытался ввести фактор власти в уравнение экономики.)

Радикальные экономисты много говорят о таких вещах, как чрезмерная власть бизнеса в деле формирования потребительских желаний, о власти монополий и олигополии на фиксирование цен. Они атакуют корпоративное лоббирование, финансирование корпорациями политических кампаний и сомнительные методы, которые иногда используются в интересах корпораций и препятствуют урегулированию вопросов, связанных со здоровьем и безопасностью рабочих, окружающей средой, прогрессивным налогообложением и т.п.