Шрифт:
— Сколько набили, ужас! Пойдёмте, поищем дальше, — сказал врач, — кажется, наверху были хорошие комнатки.
Поднялись на следующий этаж. Врач толкнул дверь в маленькую комнатку.
— Вот здесь, кажется, можно, — сказал он, но сейчас же, поморщившись, махнул рукой и повернул обратно. — Чёрт их возьми… это казаки, должно быть, тут были. А может быть, офицеры. Что за народ, как самим не противно!
Они обошли все этажи, но найти неразгромленную комнату оказалось невозможным.
— А куда же мебель делась, вывезли, что ли? — спросил Савушка.
— Офицеры, какие понимали толк в этих вещах, кое-что вывезли и отправили в Россию, а остальное подожгли. Нет, очевидно, рассчитывать тут не на что. Пройдёмте, прогуляемся до хлебопекарни, — всё лучше, чем с клопами сидеть.
Они прошли с полверсты. Показались какие-то строения. Из трубы одного из них шёл дым. Доктор с Савушкой, пригнувшись, вошли в низкую дверь, за которой, как в тумане, в тёплом парном воздухе что-то делали несколько человек у кадок.
— Работаете? — спросил с порога доктор.
— Так точно, ваше благородие! — бодро ответил высокий человек с испачканными тестом по локоть руками.
— Санитарию соблюдаете?
— Чего это?…
— Руки моете?
— А как же…
— Часто?
— Каждый день, как встанешь, так и моешь.
Остальные, человек шесть, оставив работу, стояли молча.
— В баню ходите?
— Какая ж баня, ваше благородие…
— Сними рубаху, — сказал строго доктор.
— Что ж её сымать, ваше благородие, она развалится, — ведь четвёртый месяц не сымая хожу.
— А это что же у тебя? — спросил доктор, всматриваясь в руки измождённого солдата с иссиня-бледным лицом.
— Чирьи, ваше благородие… — солдат стыдливо прикрыл рукавом синевато-багровую болячку на руке.
Но в это время доктор внимательно посмотрел на неестественно бледное лицо другого и подошёл к нему.
— А ты здоров?
Солдат испуганно молчал.
— Расстегни рубаху, покажи грудь.
Солдат расстегнул грудь. Вся она была усеяна крупными бледно-розовыми пятнами.
В это время на пороге хлебопекарни показался запыхавшийся заведующий с унтер-офицерскими усами и в фуражке набекрень.
Доктор повернулся к нему.
— Пойдёмте-ка сюда, — сказал он, уводя его в сени. — Вы знаете, чем у вас люди больны?
— Чирьи, ваше благородие!
— Это не чирьи, а… сифилис. Что же вы делаете?! Они руки в тесто суют.
— Ваше благородие, что ж я поделаю, когда здоровых не дают. Здоровые на фронте, говорят, нужны.
Доктор с отвращением и беспомощностью махнул рукой.
LХХХVI
На третий день по приезде Савушка получил приказ идти на смену в окопы.
Выйдя вечером из местечка, долго шли куда-то через пустое снежное поле. Далеко впереди изредка что-то стучало, то частыми ударами, то редкими, с перерывами, как испортившаяся машина. Савушка впереди себя увидел какие-то сугробы, в одном из них мелькнул дымный свет.
— Здесь, — сказал голос сзади него.
Офицеры, согнувшись, пролезли в дверь землянки, где на полу был разложен костёр и два человека с закопчёнными лицами пекли картошку, поминутно протирая глаза от едкого дыма.
— Добро пожаловать, — сказал один из сидевших, обращаясь к вновь прибывшим. — Вшей кормить на смену к нам явились? — И полой шинели утёр лицо.
— Хорош, должно быть, нечего сказать. Вот в плен попадёшь в таком виде, немцы на смех подымут.
Сажа размазалась по лицу, и только мелькали белки глаз, как у святочного ряженого, намазавшего лицо жжёной пробкой.
Офицер даже не познакомился с вновь прибывшими, не спросил у них ничего, а стал сам говорить, как человек, долго пробывший и много думавший в уединении.
— Сначала с подарками прикатывали, а теперь кончили… Ни одной собаки не видно. Дохнем с голоду и холоду. А т а м, говорят, веселятся, — сказал он, кивнув назад через плечо. — Что же, человек — самое подлое животное. Располагайтесь тут.
И он обвёл рукой внутренность землянки.
Низкий потолок — настил из веток орешника и брёвен — не давал возможности выпрямиться во весь рост. Около стен стояло подобие кроватей, покрытых серыми, солдатского сукна, одеялами.
Низкая дверь, заставленная щитом из рогожи, пропускала дым, который, изгибаясь, длинной полосой уходил в верхнюю щель над щитом.
Савушка снял с головы шапку с мотавшимися завязками и провёл рукой по небритым щекам. Снег обтаял на сапогах, и на пол натекла лужа.