Най ничего не заметил, он даже не понял, как очутился здесь. Если друзья рядом, значит, все в порядке — примерно так…

— Ничего, это шок, — шепнул мне Айшан. — Пройдет…

Но кое-что Натаниэль все-таки помнил.

— Мики…

— Да?

— Давай извинюсь, что ли… Я тут подумал — а какого рожна тебе приходилось все это выслушивать? Там, у меня дома?

Трудно ему было разговаривать, но высказаться тянуло. Айшан попытался было остановить, но я потянул за рукав — не мешай. Мне было важно услышать…

— Было у меня время подумать. Там-то, в камере, хочешь вой, хочешь ной, никому это не интересно… — Он перевел дыхание и сообщил: — Я песни хочу записать… Пока валялся там, плевал в потолок, типа, и думал — вот сейчас он на голову рухнет, или просто пришибут меня там, и — ничего. Ничего не останется. Мне слава не нужна, но ведь я жил! Живу, то есть… Знаешь, там стены вроде обыкновенные, а из тебя все соки вытягивают. Человек-шестеренка, выпал — заменили на другую, никто и не заметил. Я не только сам так не хочу, я и другим… Может, хоть кому-то нужно то, что делаю. Страшно чувствовать себя винтиком… не хочу.

— Тихо, у тебя бред уже, — сказал Айшан, оглядываясь на аптечку.

— Не бред, — Най приподнялся, глаза блестели горячечно. — Я все говорил — сами придут… прибегут, как же. Гордый… если не прибегут, то пошли бы все. Это как на углу стоять, видеть старушку — пока не попросит помочь, я не подойду… А потом собьет ее псих какой-нибудь, а я утешаться буду — сама виновата, да? А чего ж не попросила?

— Все-таки бред, — Айшан потянулся к аптечке, порылся там, достал другой шприц, с чем-то прозрачно-желтым. Я проговорил, испытывая усталость уже запредельную, кончился-таки "заряд" от Пленки:

— Най, ты не пророк. И вокруг тебя нет старушек на костылях.

— Да я понимаю, — он с опаской покосился на шприц в руке Айшана. — Но так объяснить проще.

Дышал он с трудом, и уколу не противился.

— Болтай поменьше. И сейчас, и всегда, — обронил Айшан. Они сцепились взглядами, и я понял — тут все будет в порядке. Друг друга по-прежнему понимают, и договориться сумеют. Не маленькие.

А мне пора.

Дверь поскрипывала в петлях, жалуясь на судьбу. Я бы тоже не отказался, только кому?

Сидел на лежанке, скрестив, ноги, и молча смотрел на Адаманта.

— Твои друзья перенесут то, что должны. Ты слишком многого хочешь, Мики. Не по масштабам… хотя у каждого свое ведомство, как тут неоднократно упоминалось.

— Я просил о помощи, а не почитать мне мораль, — откликнулся я, чувствуя себя мокрым побитым щенком. — Говорить все горазды… ты хоть представляешь, каково им придется, или небесное сияние весь разум затмило?

Встал и вышел на улицу, лишь бы не чувствовать на себе испытующий взгляд. В спину мне прилетело:

— Не бойся, справятся. А помощь…Помогать можно — и много тех, кто готов протянуть руку. Ангелы, хранители, помощники, проводники — можно назвать иначе. И большинство из них были когда-то людьми, они понимают. Но не станут мешать делать выбор. Одно дело — поддержать над пропастью, другое — оберегать, указывая дорогу неопределившемуся. Надо оно — вечно быть младенцем, которого водят на помочах? И вот еще что. Хорошо, что ты примчался сам.

— А? — глупо спросил. Но тон Адаманта, официальный, размеренный — даже в первую встречу Адамант говорил иначе.

— Скоро Пленка проснется. Решай, Мики.

Тело у меня стало словно пластмассовым, но сказал я, кажется, достаточно нагло:

— То есть вы отнюдь не всевидящие, раз не можете рассчитать последствий?

— Не можем, — невозмутимо подтвердил Адамант. — В прошлый раз личинка не успела вылупиться — погибла. Мы знаем одно. Если частицы ткани, оставшиеся на ее коконе, превращены в смертельно опасное оружие, что же натворит Пленка, родившись?

— Она разумна!

— Она разумна, — эхом откликнулся Адамант. — Но это чуждый разум. Ты уверен, что Пленка по-настоящему вступила с тобой в контакт, а не просто заботилась о теле-носителе? Уверен, что, родившись, личинка не позабудет прошлое?

Я хотел бы сказать, что уверен. Не мог.

— Эх, ты… небожитель, — я вложил в слова столько сарказма, сколько сумел — и, кажется, мало.

— Где ты видишь небо, Мики? — спросил Адамант.

И тут я сорвался.

Нагнулся к обочине, вцепился в колючий пучок травы, рванул — ладонь заболела, тогда я дернул сильнее, желая одного — разбить что-нибудь, уничтожить, вместе с постылой иллюзией настоящего.