До самой темноты Фёдор сидел в камышах, потаскивая карасей. А перед глазами безотвязно стояла почему-то Лушка с её туго выпирающими под кофтой грудями, с широким задом, с растрёпанными волосами. Фёдор краснел, пытался отогнать видение, думать о чём-нибудь другом. Но она лезла и лезла ему в глаза…

Спать он лёг в отцовской комнатушке, закинув дверь на толстый кованый крючок. Уснуть долго не мог, ворочался. Забылся, наверное, под утро.

Прохватился он от осторожного стука в дверь. Сердце бешено заколотилось.

— Кто? — осевшим голосом спросил Фёдор.

— Вставай, — послышался Лушкин голос. — Хозяин зовёт.

— А-а, счас, — помедлив, ответил он. Подумал: «И что ему не дрыхнется, паразиту…»

Только-только, видно, зарилось, в окно было видно, что поверх верхушек деревьев чуть засинел краешек неба. Фёдор толкнул створки окна, услышал призывный голос одинокой пичуги. Грудь ему изнутри царапнул утренний холодный воздух. Он натянул сапоги и откинул крючок. Откинул — и попятился: за дверьми, как привидение, белела она, Лукерья…

«Привидение» шагнуло в комнату, закрыло двери на крючок, вытянув в стороны руки, двинулось к нему. Фёдор прилип к стене, в коленках у него больно заныло.

Лушка подошла вплотную, взяла обеими руками его голову и принялась жадно целовать в щёки, в подбородок, пытаясь отыскать губы. От неё несло самогонным перегаром и ещё чем-то сладковато-приторным. Фёдор вертел головой, уворачиваясь от мокрых горячих губ.

— Пошла… Пошла ты!.. — хрипел он не своим голосом.

— А ты молочный ещё… Попробованный, видать, — хохотнула Лушка, прижала его щекой к голой груди.

Впервые почувствовав живое женское тело, Фёдор охмелел, в голове его зазвенело. Не помня себя, он рванулся…

Очнулся он где-то в лесу, в густых кустах, долго и тупо соображал — его собственное сердце это стучит или он всё ещё слышит под щекой звон в Лушкиной груди?

По небу расплывалась ярко-малиновая заря, наперебой свистели птицы. Где-то рядом слышались шаги по траве.

— Федька… Федька… — тихо звала Лушка. — Чего испугался-то, дурачок? Вот дурачок!

Фёдор ещё плотнее прижался к земле. Шаги, удаляясь, затихли. «А ведь не отвори я окошко раньше, не сбежать бы мне от неё, ведьмы, — думал Фёдор. — Никак не сбежать…»

В кустах он пролежал долго. Взошло уже солнце, а он всё лежал, пока не заныла от холода грудь.

Наконец встал, поплёлся к заимке. Кафтанов, чёрный, опухший, сидел за столом, глодал кусок копчёного мяса. Перед ним стояла бутылка, стакан. Лукерья сидела рядом, кутаясь в платок.

— Ты где это, сопля тебе в глотку, пропадаешь?! — сверкнул глазами Кафтанов. — Что у тебя коленки-то в зелени? По траве, что ль, ползал? Чего молчишь?

— А что она лезет ко мне? — сказал вдруг Фёдор, мотнув головой на Лукерью.

Кашкарова быстро взглянула на Фёдора умоляющими глазами.

— Постой, — Кафтанов бросил на стол недоглоданную кость. — Как это лезет?

— Обыкновенно… «Иди, говорит, Михаил Лукич зовёт…» Я двери открыл, а она… Когда чуть зариться начало…

— Что врёшь-то, поганец такой?! — взвизгнула Лукерья.

— Замолчь! — придавил Кафтанов, как камнем, её возглас. — И что она?

Фёдор совсем растерялся. Он вспомнил предостережение отца, ему жалко почему-то стало и Лушку. Он испугался и за себя — неизвестно ведь, как может понять всё это Кафтанов и что предпринять! «Поганец я, это верно, — мелькнуло у него. — Выдал бабу… Сказать бы: рыбалил с утра — карасишки-то есть… Но вывернуться теперь как? Себе только хуже сделаешь…»

— Глотку заложило?! — рявкнул Кафтанов. — Отвечай!

Подстёгнутый этим возгласом, Фёдор сказал:

— Ничего я не вру. Кто к титькам-то прижимал меня?

— Бесстыдник! Врёшь, врёшь! Врёт он, Михаил Лукич…

Кафтанов никак не реагировал на Лушкины слова. Он налил из бутылки полный стакан, выпил, обтёр рукавом губы.

— Подай-ка, Фёдор, плётку. Вон на стенке висит…

— Михаил Лукич! — закричала Лукерья, сползла со стула, обхватила ноги Кафтанова.

Фёдор снял тяжёлую, четырёхгранную плеть, подал Кафтанову. Тот встал, отбросил Лушку пинком на середину комнаты и одновременно вытянул её плетью. От первого же удара туго обтягивающая её кофта лопнула, и Фёдор увидел, как на гладкой Лушкиной спине вспух красный рубец. Охнув, женщина поползла на четвереньках к стене, вскочила…

Загораживая лицо от ударов, Лукерья металась по комнате, а Кафтанов хлестал и хлестал её, выкрикивая:

— С-сука мокрозадая! На молосольное потянуло?! Убью-у!..