Безмолвны. Лишь пену бушующих вод

Бессонный Дэв-Бед по дну бездны несет.

И вот показался убийца из мглы

Ущелья. Шаги неверны, тяжелы.

Идет… Все черты его искажены,

Глаза выраженьем ужасным полны,

И – страшный, медлительный – к двери своей

Прошел он, не глядя на лица людей;

Повесил на столб волосатой рукой

Ружье свое, схожее с черной змеей.

Застыла толпа. Каждый – как онемел

От страха… Никто и дохнуть не посмел,

Молчат. Вдруг завыла старуха одна.

Лицо раздирает и вопит она;

«Арай!» Это сын ее, сын… он убит.

Она, обезумев от горя, бежит.

И, страшен и нечеловечески дик.

В пустынном ущелье звучит ее крик.

И с воплем «арай» исступленной толпой

Все женщины кинулись узкой тропой

В ущелье, за матерью вслед. И вдали

Ее возле мертвого сына нашли.

И плач их надгробный так скорбно звучал,

Что душу, казалось, живым разрывал.

И юноши с горестной думой в глазах

Уселись понуро на ближних камнях.

А женщины плакали – сгиб удалед….

Жалели покинутых сирых овец.

Бедняжку Анув помянули потом

Бездушным проклятьем.

Скорбели о там,

Что вот, мол, все юноши в горы пойдут,

Саро одного лишь с собой не возьмут.

Что некому будет собак накормить,

Что с кровли начнут они, бедные, выть,

Что палица с грозной щетиной гвоздей

Покроется сажей на полке своей.

Что длинный кинжал, украшенье стены.

Заржавеет, вдвинутый праздно в ножны.

Привыкшая к воздуху горных высот,

Нани в этот год на яйлаг не взойдет;

Одна будет дома несчастная мать

Сидеть, горевать, о былом вспоминать…

И каждое слово, что слышала мать

О сыне, ей сердце могло б растерзать.

И мать мертвеца начинает молить

Хоть слово сказать, хоть глаза приоткрыть:

«Что, солнышко, ты закатилось во тьму?

Зачем не глядишь ты? Молчишь почему?

Сын милый! Ты – что изменил мне? Взгляни -

Ты отнял могилу у старой нани!»

Но бледные веки навек заперты.

Застыли уста, и не дрогнут черты.

Не слышит убитый земных голосов…

Недвижно белеет полоска зубов.

…И небо-врага проклинает она,

Отчаянья и исступленья полна.

И бога поносит, и волосы рвет,

И снова рыдает, и снова зовет:

«Ты солнцем за тучи упал, Саро-джан!

Ты с ветви цветущей упал, Саро-джан!

Тьма солнце у била мое, Саро-джан!..

И ночь наступила моя, Саро-джан!..»

…И ночь наступила. И пала роса.

И плачущих стихли вдали голоса,

Лишь старый Дэв-Бед, в гриве пенных седин,

Горюет и плачет в ущелье один.

С грозной песней

Мчится в бездне,

И – горя полн -

Бьет пеной волн

О стены скал

За валом вал

Разбивает

И рыдает…

Друзья, с сокрушенной душой,

Могилу копать пришли.

Над рекой, под скалой большой,

Они его погребли.

Заблагоухал ивы цвет,

Всплыл над долиной туман.

И голосом шумным Дэв-Бед

Величавый спел шаракан.

И друзья – грустны и туманны -

Воротились каждый в свой дом,

Оставя внизу безымянный

Черный холм в ущелье глухом.

Принеслась весна. Склоны гор в цветах.

Загремел в лесах хор весенних птах.

Девушка одна ходит, травы рвет,

Про себя поет и не отдохнет,

По речным пустым ходит берегам,

Плача и смеясь, бродит по лугам.

«Красавица, что плачешь ты,

Тоскуешь ты о чем?

И для кого-ты рвешь цветы

В ущельях день за днем?

Ты плачешь – роз весенних ждешь?

Для роз настанет май!..

Иль ты о милом слезы льешь?

Ушел он в дальний край…

Его из плена – никакой

Мольбой не воротить!..

Зачем напрасных слез рекой

Огонь очей гасить?

Могильный холм его польет,

Оплачет дождь весной.

Тебя ж другой любимый ждет.