Дни ее были заполнены до отказа. Каждое утро в семь — урок тенниса; в восемь пятнадцать она принимала душ, и в половине десятого, бегло просмотрев «Нью-Йорк таймс» и «Лос-Анджелес таймс», она в сопровождении секретаря вступала в двухчасовую баталию с телефоном — обзванивала дам, приглашенных ею на ленч, на благотворительные вечера, на обеды; послеполуденное время целиком уходило на поиск новых нарядов для тех же ужинов, обедов и вечеров, на подгонку вещей уже купленных, за чем следовали изнурительные — и ежедневные — занятия по два часа в собственном гимнастическом зале, заканчивавшиеся сеансом массажа.

И несмотря на эту жизнь, в которой не было ни минуты для уединения или блаженного безделья, разочарование не оставляло ее — ибо правом, ей по наследству доставшимся, была неудержимая тяга к делу, делу, от которого ее отлучили — и не столько из-за ее пола, сколько по воле собственного отца. Когда ей исполнилось двадцать шесть, родителей уже не было в живых; но громадное состояние, унаследованное ею, было помещено под опеку — и с таким расчетом, что прорваться сквозь нее возможности не было. Опекуны же вложили немалую часть ее наследства в студию, перешедшую к тому времени от ее родителя к ее мужу, и, когда Керт наконец обнародовал свои дела, Сьюзен с изумлением обнаружила себя в роли крупнейшего держателя акций собственного супруга. Однако главные, подлинные бразды правления в кинобизнесе от нее ускользнули, поскольку в праве распоряжаться собственными деньгами отец, как выяснилось, ей отказал. Лишь на правах супруги хозяина могла она пытаться хотя бы приблизиться к делам студни — положение, которое даже в самом лучшем случае не могло дать ей равенства, в котором она нуждалась.

Тщательно расчесывая волосы, Сьюзен вновь и вновь задумывалась об этом постоянно терзавшем ее запрете, досадной, изнурявшей, бесившей несправедливости — бессилия, от которого не существовало средства. Положение супруги босса — а, увы, не его самого — заставляло ее всемерно смягчать нараставшие требования, а еще чаще — отказываться от них, за исключением самых главных. Если бы не брак с Кертом, ее деньги обеспечили бы ей признанное, если не главенствующее положение в руководстве; но коли есть нужда сохранить союз с мужчиной упрямым и своенравным — а именно таким был Керт, — приходится оставаться в своих, четко обозначенных рамках — ведь самое невинное ее вмешательство способно было вызвать у него самую яростную обиду. Перспектива развода, однако, никогда не привлекала ее: крепкий брак необходим женщине, вознамерившейся занять место в верхах мира кинобизнеса.

Хотя доходы Керта сейчас далеко превосходили даже самые успешные финансовые сделки ее отца, Сьюзен частенько и с неудовольствием себе напоминала, что цена им — нынешний обесцененный доллар, отец же ее делал деньги в те времена, когда сбережения что-то значили. На двадцать первом году устои совместной жизни супругов Арви начали заметно пошатываться. Керт, разумеется, не мог не замечать странных, хотя и умело скрываемых реакций жены на его решения. Порой они чувствовали себя как солдаты двух враждующих армий, заброшенные волей судьбы на пустынный остров; но их вылазки друг против друга неизменно приносили им гораздо большее удовольствие, чем могли бы дать мирные посиделки у лагерного костра.

За то время, что Вито Орсини пришлось затратить на постановку «Стопроцентного американца» для студии Керта Арви, внимание, с которым Сьюзен наблюдала за его работой, сильно превосходило ее обычные общие замечания. С того дня, как Вито чуть ли не силой увел Билли Айкхорн с приема на фестивале в Каннах, Сьюзен стойко и открыто не доверяла ему. Даже развод Орсини с супругой, несомненно доказывавший ее правоту, не смог вернуть Вито ее былое расположение. Поэтому за каждым этапом его работы над фильмом она следила властно и придирчиво.

Отбросив назад волну длинных светлых волос, Сьюзен направилась в ванную, чтобы умыться на ночь. Радостное волнение, вызванное событиями нескольких последних часов, переполняло ее, — она даже приплясывала на ходу, тихонько напевая про себя мелодию из фильма. Усевшись перед зеркалом и смывая грим, Сьюзен Арви снова и снова сравнивала сегодняшний вечер с другими благотворительными премьерами, на которых ей приходилось бывать. Обед в танцевальном зале отеля прошел, как и было задумано; еда полностью соответствовала надоевшим, но вполне великосветским традициям; обслуживали прекрасно, а дамы, не знавшие толком, как одеться ради такого события, перещеголяли самих себя по части вычурности нарядов — шлейфы их платьев мешали проходу; всеобщий же восторг по поводу фильма вообще превзошел всякие ожидания.

Даже саму Сьюзен немало тронула книга, по которой сняли «Стопроцентного американца». И когда Керт назвал ей невероятную сумму, которую ему пришлось уплатить за авторские права, ответом ему было лишь легкое покачивание головой, означавшее уверенность жены в том, что ее супруга крепко надули. На самом же деле она была рада, что фильм будут делать не конкуренты, а именно его студия. Сюжет романа был сам по себе несложен — и это одно из явных достоинств его, подумала Сьюзен, ровными движениями нанося на лицо слой крема.

Действие в книге разворачивалось на протяжении четверти века, начинаясь в 1948 году, когда этот самый американец, которого звали Джосайя Дафф Сазерленд, прибыл в Принстон. Происходил он из зажиточного семейства с Род-Айленда и среди предков имел нескольких сенаторов, университетских деканов и даже президента Соединенных Штатов Америки.

Сазерленду, ветерану корейской войны, от природы наделенному приятной внешностью, живым умом, доблестным сердцем и добрым нравом, случилось по ходу действия снимать одну комнату с парнем по имени Ричард Романос — отпрыском одной из самых влиятельных и старых семей местной мафии, которого его гордый и властолюбивый отец решил избавить от мафиозного прошлого, уготовив ему место в самых высших аристократических кругах.