– Да ничего не изменилось. Ничего не помолодело. Мне приходилось бывать в Саратове в командировке. По обмену опытом с саратовской милицией. Так ничего тут не изменилось. Там Театральная площадь, там – областное правительство. Вон, видите, стоит памятник Ленину, а там, за площадью, за сквером, – театр имени этого… как его… Чернышевского. И запахи точно такие же. Какие тут могут быть ароматы? Там неподалеку местный Вечный огонь коптит.

– Ты не понял…

– А что я не понял? Если ты о тех двух типах, что лают друг на друга, то они, наверное, с утра похмелились, да так, что опомниться не могут. В трезвяк их, и дело с концом, а того детину, что троллейбус ломал, – за порчу имущества и хулиганство…

– Ничего-то ты не понял, человек, – прервал его Вотан Борович. – Эти люди… они стали такими, как пять или шесть тысяч лет назад, по вашему счету.

– Н-недопонял…

– А что тут недопонимать? – осведомился Афанасьев. – Нет, я все-таки дойду до своего друга. Еще раз проверю. Если подтвердится, то… В общем, кто со мной.

– Я, – вызвался Пелисье.

– Идем. Вы пока подождите здесь. Я… это… через пять минут. Он в том доме живет. Что носом клюете? Ну? Подъем! С добрым утром!

Афанасьев отсутствовал не пять, а все десять или даже пятнадцать минут. Вернулся он с таким веселым лицом, что все подумали: тревоги беспочвенны, все в порядке! Еще веселее был Пелисье. Он ухмылялся и время от времени тыкал пальцем в свои заплетающиеся ноги, при этом испуская булькающий смех.

Оба были пьяны. Оставалось только понять, как у них хватило времени и, главное, желания налакаться столь основательно.

– В-весело живем, братва! – воскликнул Женя, а Пелисье навернулся через бордюр и растянулся на травяном газоне. – Теперь даже Вася Васягин станет светочем познания!!!

Васягин выкатил грудь. Ему явно польстили слова Афанасьева, хотя смысл, в них вложенный, был прямо противоположен тому, что извлек из них сам сержант.

– В общем, приходим мы в гости. Антон Анатольевич – интеллигент, к которому мы, собственно, и шли, – был дома. Ох, лучше бы он вышел за хлебом!.. Впрочем, какой там хлеб. Ы-ым-мм!.. Я как на него посмотрел, так мне сразу и дурно стало. В общем, всяким я его видал, но чтобы таким!..

– А меня еще отправили в психушку, – обиженно сказал Пелисье заплетающимся языком, – а этот Антон Анатольевич оказался сущим дикарем. Когда мы пришли, он охотился на ревущий пылесос!.. Ох, что там было!.. Еле сбежали. Дикарь, полный дикарь! Хорошо, у него в прихожей стояла литровая бутылка… О-ох!!

И Пелисье сел на землю и заплакал, а потом принялся смеяться и икать вперемежку. Это была форменная истерика.

– Теперь мне понятно, что сделали мы… с помощью этих Ключей, – пробормотал Женя. – Недаром Лориер намекал… Он… он говори-и-ил!.. Молодой мир… обретение Всевластия…

– Но что? Что?

– А очень… очень просто! Не знаю, как это произошло, но все человечество сейчас отброшено в своем развитии на тысячелетия назад! И-ык!.. Понятно, почему были брошены машины на шоссе. Потому что люди, те, что ими управляли… вдруг обнаруживали себя в утробе какого-то диковинного страшилища – автомобиля! У людей – пещерные представления о жизни! Тот ремонтник, что колотил монтировкой по троллейбусу и выбил фару, – он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО думал, что перед ним огромное железное рогатое чудище! В-вот… вот так!!

Все молчали. Потом заговорил Вотан:

– Ты верно сказал, человек. Я чувствую то же. Во времена моей молодости люди были такими, какими они стали сейчас.

– Пять, шесть, семь, а то и десять тысяч лет назад! – простонал Афанасьев, а сидящий за его спиной на газоне Пелисье растянулся на траве во весь рост и стал ожесточенно колотить ногой по бордюру. – Никого, ничего!.. Был такой ученый Вернадский, у него – учение о ноосфере, о том, что вся культура и все знания, накопленные человечеством, отражены в природе, записаны в ней, как файлы записываются в компьютер и сохраняются на жестком диске! А мы… видно, Вернадский прав, а мы – мы стерли всю эту информацию. Теперь нет ни Пушкина, ни Эйнштейна, ни Христа, ни Цезаря, ни Толстого, ни Гомера, ни Горация… даже Акунина с Марининой и «телепрачкой» Андрюшей Малаховым… и тех нет! Никто не помнит, никто ничего не…

– Погоди, – сказал Колян Ковалев. – Ты говоришь, что… что люди теперь такие же тупые, как несколько тысяч лет назад?

– Да не тупые! Не тупые! Просто… просто у них представление о мире, какое было у человека много, много тысячелетий назад!!! Понимаешь? В их мозгу теперь не уложится, скажем, что такое телевизор или сотовый… для тебя специально, Колян, объясняю! Помнишь, как в Древнем Египте воспринимали твой CD-плеер? Так там еще культура высокая! А здесь, в европейской части России, пять тысяч лет назад жили дикие и неотесанные троглодиты, мало чем отличающиеся от обезьян. И теперь они здесь… везде… повсюду!

– А мы? – тихо спросил Колян. – Мы, значит, уцелели. Как-то… спаслись от этого… стирания информации?

– Ну да, – подтвердил Афанасьев.

Пелисье завопил с газона отчаянным голосом:

– А дядя полетел в Париж. Дядя Толя – он полетел в Париж! Понимаешь, в Париж? На самолете! У него там… какие-то дела, что ли!

– И что?

– А ты не понимаешь?

– Погоди… Ах ты, черррт! Значит, пилот и весь экипаж самолета… внезапно разучатся управлять и даже не поймут, где они находятся… перепугаются, и тогда… И по всему миру…