Тонкая, прозрачная дымка тумана опускается над морем. Приближающееся судно пересекает на юге мой меридиан. Сверкающие иллюминаторы и ярко освещенная рулевая рубка излучают приветливое тепло. Спасен! Четырнадцать дней на плоту, и я спасен! Выстреливаю третью ракету и что есть мочи ору: «Я здесь! Сюда!» Воображение разыгрывает передо мной сцену встречи с моими спасителями…

— Куда вы направляетесь? — спрашивает меня капитан с аккуратно подстриженной бородкой.

— Похоже, что каков бы ни был ваш курс, — нам по пути.

— Ха! Полагаю, что так оно и есть! Наша следующая остановка — Гибралтар.

Я преподношу ему нанизанную на бечевке рыбу:

— Прошу извинить меня за то, что так грубо ее накромсал. Если бы я знал, что к обеду будут гости, я разделал бы ее как следует.

— Мне надо вернуться сейчас к служебным обязанностям. А вы немного отдохните и, когда наберетесь сил, поднимайтесь на мостик. Там и поговорим.

— Думаю, что я быстро справлюсь. Перед отплытием я был в прекрасной форме. — И после недолгой паузы добавляю: — А ведь правда, мне все-таки чертовски повезло? Правда ведь?

Яркие картины воображения несколько тускнеют, когда я зажигаю фальшфейер. Непосредственно прилегающая ко мне часть мира высвечивается, словно в ясный день. Сквозь воду я отчетливо вижу свой рыбий эскорт. Тела рыб размеренно колышутся, и скорее всего мои спутники совершенно не подозревают о том, что я скоро покину их компанию. При таком спокойствии на море и идеальной видимости вахтенные на судне, проходящем в какой-то миле от моего плота, не могут меня не заметить.

Нос судна продолжает уверенно распахивать море, подвигаясь навстречу занимающейся заре. В лучах света, падающих из бортовых иллюминаторов, мне виден разбегающийся за его кормой кильватерный след. Прямая дорожка взбаламученной воды, рокот двигателей и дымный шлейф позади. Пелена тумана густеет, и, кажется, начинает моросить дождик. Сердце так бьется от волнения, что я не ощущаю холода. Но вот восторг угасает, и меня начинает пробирать озноб. Темные клубы облаков озарены снизу еще пока не поднявшимся из-за горизонта солнцем. Считая, что меня заметили, я поджигаю второй фальшфейер. Волны от прошедшего судна подбрасывают плот, меня качает, но я продолжаю стоять. Вот сейчас теплоход развернется и подойдет ко мне с наветра. Фальшфейер догорает, и в руке у меня остается длинный тлеющий огарок, похожий на огненный клык дьявола. Бросаю его в океан. Он шипит и дымится, упав на поверхность воды, а потом, окутанный паром, с тяжелым вздохом погружается в пучину.

В воздухе стоит слабый запах дизельного выхлопа. Не упустить бы последний шанс! Может быть, кто-то находится в это время на кормовой палубе. Отправляю в небо четвертую парашютную ракету и валюсь без сил. Судно прошло мимо.

Дурак, дурак набитый! Ты истратил шесть ракет, вот сосчитай-ка, ровно шесть, индюк ты, вот кто! Взгляни на флягу: ведь ты осушил разом целую пинту добытой с таким трудом пресной воды. Самоуверенный болван, расточительный глупец, ты спутал действительность со своими мечтами!

Я стою под моросящим холодным дождем, не в силах оторвать взгляда от тающей за горизонтом тоненькой струйки дыма. Мне бы вовремя сообразить, что первое встречное судно вовсе не обязательно принесет мне избавление. Семейству Бэйли пришлось дожидаться восьмого. Неразумно делать ставку под банковский чек, который, вероятно, идет к вам по почте. Я смогу считать себя спасенным лишь тогда, когда почувствую под ногами сталь корабельной палубы.

Дугал Робертсон говорит, что не стоит возлагать надежды на встречные суда. «Спасение придет к вам как отрадная неожиданность… в процессе борьбы за выживание». Вот уж воистину типичная британская сдержанность! А мой стиль — это шумное многословие и пылающие страсти. Спустя же несколько минут костер моего ирландского темперамента совершенно угасает, и даже уголья его становятся так же холодны, как останки утонувшего фальшфейера, который, наверное, уже погрузился на целую милю в водную толщу.

19 февраля,

день пятнадцатый

ДУМАЮ, ЧТО БЫВАЕТ И ХУЖЕ. МОЖЕТ БЫТЬ, они все же видели меня и вызовут теперь по радио воздушную разведку? Щелкаю тумблером радиомаяка. Хотя я и сомневаюсь в прибытии самолета, но вполне вероятно, что нахожусь ближе к судовой трассе, чем мне представлялось. У меня еще хватает духу, чтобы насмешничать, хотя и не хочется улыбаться. Посмеиваясь над собой, я говорю: «Завтрак без чашечки кофе — какая неприятность!»

Подберет ли меня кто-нибудь, прежде чем я подвергнусь новому нападению акулы? Надежды, надежды. Но глядя реальности прямо в лицо, предвижу еще не одну схватку с этими хищниками океана. После утраты «Наполеона Соло» я все время стараюсь экономить энергию, но мысли, что бродят в моем мозгу, доводят меня до полного физического изнеможения. Я и сам понимаю, что со стороны мысли мои должны показаться страшно банальными, это те банальности, которых естественно ожидать от потерпевшего крушение. Тут и клятвы перед лицом Космоса в том, что я буду очень хорошим, если только выберусь живым из этой переделки. Здесь и неотступные мечты о разных напитках и яствах, и щемящее одиночество, и страх. Как бы я хотел оказаться хозяином положения, предаваться на досуге возвышенным размышлениям, геройски побеждать страх, не замечать страданий, сохранять ясность ума! Наверное, подобный героизм встречается только в романах. И если на этом плоту мне и дано было постижение истины, то она сводится лишь к тому, какую власть имеют лишения и страдания над человеческим умом. Нам хочется думать, что мы выше этого, что жизнью нашей правит наш собственный интеллект. Но здесь, где никакие условности цивилизации не затемняют сути вопроса, я начинаю догадываться, что интеллект зависит именно от инстинктов и что вся человеческая культура является результатом грубой животной реакции людей на условия жизни. Меня воспитывали в убеждении, что мне по плечу любые трудности и я могу все преодолеть, всего добиться. Я очень хочу верить, что это так, стараюсь верить.