Стало меньше одной певчей пташкой, одним радующим глаз цветком, которые в образе юной прелестной девушки оживляли старые стены фермы. А в остальном жизнь на ферме обещала уже на следующий день войти в привычную колею.

Питу встретил утро в своем доме в Арамоне, и те, кто вошли к нему в шесть утра, застали его за перепиской набело перед отправкой Жильберу отчета о потраченных на обмундирование двадцати пяти луидорах, подаренных доктором Национальной гвардии Арамона. Питу писал при свече, которая, верно, судя по длинному фитилю, давно горела.

Правда, дровосек сказал, что видел, как Питу около двенадцати часов ночи пронес по деревне в руках что-то тяжелое, напоминавшее очертаниями женское тело, а потом спустился под откос и пошел по направлению к хижине папаши Клуи. Однако это было маловероятно, ведь папаша Лаженес утверждал, что видел, как Питу бежал со всех ног около часу ночи по дороге на Бурсон, а Мавме, живший на краю деревни со стороны Лоноре, сказал, что между двумя и половиной третьего ночи Питу прошел мимо его двери и он ему крикнул: «Здорово, Питу!» – а Питу в ответ прокричал: «Здорово, Манике!» Стало быть, не приходилось сомневаться в том, что Манике видел Питу между двумя и половиной третьего.

Но чтобы дровосек видел Питу неподалеку от хижины папаши Клуи несущим на руках, да еще в полночь, нечто тяжелое, похожее на женское тело, чтобы папаша Лаженес видел Питу бегущим сломя голову около часу ночи по бурсонской дороге; чтобы Манике поздоровался с Питу, проходящим перед его домом между двумя и половиной третьего, – Питу, которого мы потеряли из виду, когда он находился вместе с Катрин между половиной одиннадцатого и одиннадцатью часами ночи в оврагах, отделяющих деревню Писле от фермы Ну, должен был пройти, чтобы добраться до хижины папаши Клуи, около полутора миль, потом вернуться в Бурсон, то есть отшагать еще две мили, затем пойти назад из Бурсона к папаше Клуи и, наконец, вернуться от папаши Клуи домой. Можно предположить, что, оставив Катрин в надежном месте, он пошел справиться о виконте и уж потом, доложив о виконте Катрин, он отправился домой. Таким образом, между одиннадцатью и половиной третьего ночи он, видимо, отшагал около девяти миль. Невозможно предположить, что на такое способны даже королевские скороходы, о которых в народе поговаривали, что им для скорости удаляют селезенку; однако этот трюк, если взять все в целом, не очень-то «у дивил бы тех, кому хоть раз довелось убедиться в скоростных способностях Питу.

Однако так как Питу никому не открыл тайн этой ночи, на протяжении которой он проявил свою способность повсюду поспевать, то кроме Дезире Манике, на чье приветствие он ответил, никто больше – ни дровосек, ни папаша Лаженес, – не осмелились бы утверждать под присягой, что не тень, а именно Питу они видели на тропинке, ведущей к папаше Клуи, а также на бурсонской дороге.

Так или иначе, а на следующее утро в шесть часов, когда Бийо садился на лошадь с намерением объехать поля, Питу был дома и, не подавая признаков усталости или беспокойства, проверял счета портного Дюлоруа, к которым присовокуплял в качестве вещественных доказательств расписки тридцати трех своих подчиненных.

Еще один уже знакомый нам персонаж плохо спал в эту ночь.

Это был доктор Рейналь.

В час ночи его разбудил нетерпеливый звонок лакея виконта де Шарни.

Доктор отпер дверь сам, как это всегда случалось, если звонили ночью.

Лакей виконта пришел за ним, потому что с его хозяином случилось несчастье.

Он держал в руке повод другой оседланной лошади, чтобы доктор Рейналь не медлил ни единой секунды.

Доктор оделся в мгновенье ока, сел верхом на коня и пустил его вскачь вслед за конем лакея, поехавшего вперед, как курьер.

Что же за несчастье произошло? Об этом он узнает, приехав в замок. Ему было предложено захватить с собой хирургические инструменты.

Как оказалось, виконт был ранен в левый бок, а вторая пуля задела правое плечо. Похоже было на то, что обе пули были одинакового, двадцать четвертого калибра.

Однако виконт не пожелал изложить подробности случившегося.

Первая рана – в бок – была серьезной, однако особого опасения не вызывала: пуля прошла через ткани, не задев важных органов.

Другой раной можно было и вовсе не заниматься.

Когда доктор закончил перевязку, молодой человек протянул ему двадцать пять луидоров – за молчание.

– Ежели вам угодно, чтобы я держал все это в тайне, заплатите мне, как за обычный визит, то есть пистоль, – отвечал славный доктор.

Приняв луидор, он вернул виконту четырнадцать ливров сдачи, как тот ни упрашивал доктора принять большую сумму.

Однако это оказалось невозможно.

Доктор Рейналь предупредил, что у него на ближайшее время намечены три совершенно неотложных визита и, стало быть, он зайдет к виконту только через день, а потом – еще через день.

Во второй свой визит доктор застал виконта уже на ногах; надев перевязь, поддерживавшую повязку на ране, он мог уже на следующий день сесть на коня, словно ничего не случилось; таким образом, никто, кроме его доверенного лакея, не знал о происшествии.

Приехав в третий раз, доктор Рейналь не застал своего больного. Вот почему он пожелал принять за этот сорвавшийся визит лишь полпистоля.

Доктор Рейналь принадлежал к числу тех редких врачей, которые достойны иметь в своей гостиной знаменитую гравюру, представляющую «Гиппократа, не принимающего даров от Артаксеркса».