Человек испустил вздох и, скинув туфли, чтобы не шуметь, босиком приблизился к дверце кареты.

– Ваше имя, сударь? – первым делом осведомился король.

– Господин де Префонтен, государь, – с запинкой отвечал тот.

– Кто вы такой?

– Майор кавалерии, кавалер королевского и военного ордена Святого Людовика.

– Как майор и кавалер ордена Святого Людовика вы, несомненно, дважды присягали мне на верность, сударь; значит, ваш долг – помочь мне в затруднениях, которые я теперь испытываю.

– Разумеется, – пролепетал майор, – но я умоляю ваше величество поторопиться, меня могут увидеть.

– Э, сударь, – заметил г-н де Мальден, – если вас увидят, тем лучше!

Вам никогда не представится такая блестящая возможность исполнить свой долг.

Майор, судя по всему, не разделял этого мнения: у него вырвалось нечто, напоминавшее стон.

Королева с жалостью пожала плечами и нетерпеливо топнула ногой.

Король подал ей знак, а затем вновь обратился к майору.

– Сударь, – спросил он, – быть может, вы слыхали о лошадях, которые ждут следующую по дороге карету, или видели гусар, которые со вчерашнего дня стоят в городе?

– Да, государь, и лошади, и гусары находятся на другом конце города; лошади – в гостинице «Великий монарх., а гусары, вероятно, в казарме.

– Благодарю, сударь. Теперь можете идти в дом: никто вас не видел, значит, ничего с вами не случится.

– Государь!

Не слушая более, король подал руку королеве, чтобы помочь ей подняться в карету, и, обратившись к гвардейцам, ожидавшим его приказаний, сказал:

– На козлы, господа, и в гостиницу «Великий монарх.!

Оба офицера вернулись на козлы и крикнули форейторам:

– В гостиницу «Великий монарх.!

Но в этот миг из лесу вынырнул какой-то призрачный всадник, который наискосок пересек дорогу и закричал:

– Форейторы! Ни шагу дальше!

– Почему? В чем дело? – изумились форейторы.

– Потому что вы везете короля, он сбежал. Но я именем нации приказываю вам: ни с места!

Форейторы уже приготовились было трогать с места, но тут они замерли и прошептали:

– Король!.»

Людовик XVI понял, что положение отчаянное.

– Кто вы такой, – крикнул он, – и почему тут распоряжаетесь?

– Я простой гражданин, но я представляю закон и говорю от имени нации. Ни с места, форейторы, приказываю вам во второй раз! Вы хорошо меня знаете: я Жан Батист Друэ, сын смотрителя станции в Сент-Мену.

– О, негодяй! – вскричали оба гвардейца, спрыгивая с козел и извлекая из ножен охотничьи ножи. – Так это он!

Но не успели они спрыгнуть на землю, как Друэ уже умчался по улицам нижнего города.

– Но Шарни, Шарни? – прошептала королева. – Что с ним сталось?

И она забилась в угол кареты, почти безучастная ко всему происходящему.

Но что же сталось с Шарни и каким образом он упустил Друэ?

Судьба, снова судьба!

Конь г-на Дандуэна скакал превосходно, но Друэ выехал на двадцать минут раньше графа.

Надо было наверстать эти двадцать минут.

Шарни вонзил шпоры в бока коня, животное взвилось, выдохнуло пену из ноздрей и пустилось в галоп.

Но Друэ тоже несся во весь опор, хоть и не знал, гонятся за ним или нет.

Правда, у Друэ была почтовая кляча, а у Шарни чистокровный скакун.

Поэтому на протяжении одного лье расстояние между ними сократилось на треть.

Тут Друэ обнаружил погоню и удвоил усилия, чтобы ускользнуть от опасного преследователя.

На исходе второго лье графу де Шарни удалось наверстать столько же, а Друэ оглядывался все чаще и все с большей тревогой.

Друэ уехал так поспешно, что не взял с собой оружия.

Да, молодой патриот не боялся смерти – позже он хорошо это доказал, но он боялся, как бы его не остановили, боялся упустить короля, боялся, как бы от него не ускользнула чудом представившаяся возможность навсегда прославить свое имя.

До Клермона оставалось еще два лье, но ясно было, что на исходе первого лье, вернее, третьего, считая от Сент-Мену, преследователь его настигнет.

Между тем, словно для того, чтобы подхлестнуть его пыл, впереди смутно виднелась королевская карета.

Мы говорим – смутно, потому что было уже, как мы знаем, около половины десятого вечера и, хотя стояли самые длинные дни в году, уже начало смеркаться.

Друэ с удвоенной силой принялся пришпоривать и нахлестывать лошадь.

До Клермона оставалось уже не более трех четвертей лье, но Шарни был в каких-нибудь двухстах шагах от него.