Несмотря ни на что — ни на ее внезапные сомнения, ни на безотчетный страх, который охватил ее, ни на облако, которое неумолимо опускалось на ее разум, затуманивая его, — она чувствовала, что все еще трепещет от прикосновения его губ. Постепенно она стала погружаться глубоко во мрак, откуда ей, казалось, не было возврата…

Сабина очнулась от глубокого забытья. Она слов — но продиралась сквозь густой туман. Сперва медленно, но неумолимо вернулось сознание Того, что она это она, но еще долгое время больше ни одна мысль, ни одно чувство не беспокоили ее. Она знала одно: ее существо подобно зерну растения, закопанного глубоко под землей, и она упорно пробивается к солнцу.

Медленно, почти незаметно туман рассеивался. К сознанию прибавилась память. Воспоминания, словно внезапный пронизывающий темноту свет, ударили ее в самое сердце и пронзили ее душу.

Она открыла глаза. Она была в спальне с белыми стенами, которую занимала с тех пор, как приехала на виллу «Мимоза». Мгновение она не могла поверить в то, что это правда. Она закрыла глаза: только бы не видеть это оправленное в золото зеркало, картины на стене, мягкие занавески из камчатного полотна цвета персика. Ей захотелось кричать от боли.

— Где он? Где он?

Она снова открыла глаза. Ей показалось, что золотое сияние комнаты — самая глубокая и мрачная темница какого-то неприступного замка, гнетущее чувство охватило ее. Это сон или реальность?

К своему удивлению, Сабина обнаружила, что ее теле завернуто в шаль. Огромную, одноцветную шаль из бархатистой шерсти. Ее руки прижаты к бокам, и, когда ей наконец удалось из нее выпутаться, она увидела, что ее вышитая золотом юбка и черный бархатный корсаж исчезли. На ней были только белая блуза с разноцветной вышивкой и пышные шелковые нижние юбки, которые шелестели при каждом движении.

Кто-то снял с нее туфли — возможно, заботясь о ее удобстве. Но ничто не могло утешить Сабину в этот момент. Она взглянула на яркие нижние юбки и прикоснулась к ним. Нет, они были настоящие. С едва слышным стоном глубокого и неподдельного страдания, который, казалось, исходил из самой глубины ее сердца, она бросилась на подушку и зарылась в нее лицом, словно пытаясь заглушить воспоминания о прошлой ночи. Но тщетно.

Она снова пережила ту удивительную церемонию в свете танцующих языков пламени, и ее губы нашли надрез на запястье. Он все еще немного причинял боль, и когда она прижалась к нему губами, она почувствовала слабый привкус крови — его крови и… ее!

Они поженились, поженились в тот миг, когда их кровь смешалась, и она, как его жена, ушла с ним в темноту в ту удивительно прекрасную спальню под защитой высоких сосен.

Трепеща, словно она снова слушала неистовую каденцию цыганской музыки, она вспомнила те моменты, когда лежала на белой шкуре медведя, он обнимал ее и его губы искали ее. Она и не верила в то, что на свете может существовать подобное счастье, не знала, что ее тело может испытать такой восторг и блаженство. Все ее существо жаждало прикосновения его сильных рук и губ, неистовых поцелуев на глазах и волосах и внезапную, неожиданную нежность.

Она принадлежала ему, она отдала себя ему — тело и душу. Но он так и не овладел ею. Боль и страдание нахлынули на Сабину с новой силой. Почему он не взял ее, когда их желание друг друга поднялось выше звезд и они знали, что духовно были едины? — не уставала спрашивать себя Сабина.

Почему, почему он это сделал? И главное, почему он отослал ее назад? Она подумала, еще крепче уткнувшись лицом в подушку, что достигла самых глубин унижения.

Он завоевал ее, но счел, что добыча не стоит того, чтобы ее взять. Она предложила себя и ее отвергли! Но сквозь мрачные глубины ее горя она вдруг услышала его голос. «Доверяй мне, — сказал он. — Только доверяй мне».

Что бы это могло значить? Доверять ему что и ради чего? Она пришла к нему, она бросила все ради него. Она была готова лишиться любви и уважения своей семьи, она сочла, что сможет легко отречься от золотой клетки, которую предлагал ей Артур. Она хотела одного — любить и быть любимой.

Сабина почувствовала, как слезы струятся по ее щекам, медленные горькие слезы разочарования и беспредельного отчаяния. Что с ней теперь будет? — думала она. Теперь уже ничего не вернется. Она любила его — любила отчаянно, зная, что попроси он и она босиком пошла бы по миру, чтобы быть рядом с ним. Она не хотела от него ничего взамен, кроме разрешения видеть его и быть с ним, слышать его голос и знать, что он рядом.

В этот момент она вновь погрузилась в тяжелый, глубокий сон, граничащий с забытьём…

Только спустя долгое время она снова подняла голову и, задыхаясь от рыданий, подошла к умывальнику за стаканом воды. Ощутив ее прохладу на языке, она вспомнила бокал вина, который он дал ей прошлой ночью. Должно быть, в нем были подмешаны травы, подумала она — какой-то особый цыганский отвар, — раз она так быстро потеряла сознание.

Она поставила стакан с водой, стряхнула с себя шаль, подняла ее с пола и поднесла к лицу. Она была мягкая, как шелк, ведь ее сделали из шерсти овец Южной Европы. Он закутал ее в нее, чтобы она не замерзла. Его ли руки принесли ее сюда? Или он был слишком к ней безразличен, чтобы лично хлопотать о ее возвращении, и поручил эту миссию кому-то из своих людей?