»Я люблю его… люблю!»— много раз повторяла она, сидя в темноте своей маленькой палатки.

Она смотрела на маркиза, когда тот этого не замечал, и думала, что он не просто самый красивый мужчина из всех, кого она когда-либо видела, но он еще и совсем особенный, не такой, как другие люди.

Он был настоящим аристократом и при этом отличался гибким умом и твердостью характера, что ей очень нравилось.

Она уважала его за самообладание и за то, что, даже теряя терпение, он никогда не позволял себе возвысить голос.

»Папа был бы от него в восторге», — говорила она себе и жалела, что не может сказать маркизу, что книга, которая, по его словам, его вдохновила и которую он всегда брал с собой в палатку, написана ее отцом.

Оазис, в котором они остановились, был еще романтичнее того, которым они наслаждались в первую ночь путешествия.

Здесь было больше пальм, колодец был глубже, а вода в нем — чище.

Даже верблюды казались довольными, когда всадники спешились и позволили животным лечь.

Маркиз и Медина разошлись по своим палаткам, которые Hyp поставил в стороне от остального каравана, в тени пальмовых деревьев.

Медина сняла бурнус.

Она встала возле последнего дерева, за которым снова начиналась пустыня, и посмотрела в ту сторону, где за горизонтом должен был находиться Аден.

Они поужинали, не дожидаясь захода солнца, которое медленно опускалось в багрово-золотое зарево позади невысоких гор.

К Медине подошел маркиз, и когда он встал рядом, она сказала:

— Здесь так красиво!

— Да, трудно будет все это забыть.

— А вы… хотите забыть? — спросила она.

Ему послышалась печаль в ее голосе.

— Я буду помнить этот день всю жизнь, — ответил маркиз, — и, конечно же, вас!

Он почувствовал, что она затрепетала при этих словах, и с тех пор, как они тронулись в путь, это был первый знак того, что он ей небезразличен.

Всего лишь легкий трепет.

И однако ему показалось, что эту дрожь он почувствовал так, словно она пробежала по его собственному телу, и в этот самый миг он понял, что любит Медину.

Он пытался побороть свои чувства.

Он пытался убедить себя в том, что сможет покинуть Аравию, вернуться на родину и без сожалений продолжить прежнюю жизнь.

Теперь ему пришлось признаться себе в том, что он не может расстаться с Мединой. Сердце его навсегда останется с ней.

Она не смотрела на него, не делала никаких движений, глаза ее были обращены вдаль.

Но точно так же, как он чувствовал ее, маркиз не сомневался: она чувствует его.

Он не двигался, но ощущал, что все его существо стремится к ней.

— Я хочу вам кое-что сообщить, — быстро проговорил он.

— Что же?

— Нечто такое, что должно вас удивить.

Она слушала, и он продолжал:

— Пока вы были без сознания и мне было нечем заняться, я велел Нуру принести мне статую, которую мы нашли в Марибе.

— Вы… остались ею довольны?

— Я ее очистил, — ответил маркиз. — И она не из бронзы, как мы подумали, когда я выкопал ее из земли.

— Не бронзовая? — переспросила Медина.

— Нет, она золотая!

Медина ахнула, и маркиз добавил:

— Надпись на ней, я думаю, докажет, что она из царской сокровищницы, и я уверен, наша находка окажется одной из самых замечательных вещей, какие были привезены из Аравии.

Медина испуганно вскрикнула и сказала:

— Теперь я понимаю, почему вы так спешите домой.

Если кто-нибудь узнает об этой статуе… вам не сносить головы!

— Это меня не тревожит, — ответил маркиз, — Меня больше заботит то, что по крайней мере половина статуи принадлежит вам, если не вся.

Медина рассмеялась:

— Вы очень щедры… Но она ваша. Вы ведь ее нашли.

— Но вы указали мне место.

Она промолчала, и он добавил:

— Теперь я понимаю, что должен благодарить вашего отца.

Медина резко обернулась к нему.

— М-моего… отца? — Она запнулась.

— Ума не приложу, почему вы мне не сказали, — продолжал маркиз, — что являетесь дочерью человека, чья книга значит для меня больше любой другой книги, какую я когда-нибудь читал.