— Я зайду завтра, ваша светлость, — сказал он. — А пока — могу ли я пожелать вам приятного вечера в обществе прелестной Иветт? Я оставлю ее адрес у месье Бомона.

Рука Филиппа Дюбушерона уже легла на дверную ручку, когда герцог, все еще разглядывавший картину, вдруг сказал:

— Погодите!

Француз, остановившись, обернулся.

— Я подумал, — сказал герцог, — почему я должен встречаться с мадемуазель Иветт в неформальной обстановке, без официального представления?

— Представления? — озадаченно переспросил Филипп Дюбушерон.

— Это лишь предложение, Дюбушерон, но почему бы вам не отобедать со мной, а дочь Торо могла бы быть четвертой? — Губы герцога изогнулись в улыбке, и он продолжил: — И тогда, при наличии обеих дам, я мог бы сделать выбор, в каком направлении мне двигаться, как вы остроумно заметили, — в сторону ли низменных или возвышенных удовольствий.

Несколько мгновений Филипп Дюбушерон не мог ничего ответить и молчал, потрясенный. Ни разу за все время, что он знал герцога, тот не пригласил его отобедать. Ведь их знакомство всегда имело чисто деловую основу.

И сейчас ему казалось, что он как-то не так понял герцога, но не успел он ничего сказать, как герцог продолжал:

— Мы пообедаем здесь. У меня будет возможность увидеть дам в наиболее комфортабельной обстановке, так что я предлагаю вам привезти их обеих сюда к восьми часам.

— Это честь и знак отличия для меня, ваша светлость, — ответил Филипп Дюбушерон. — Клянусь вам, ваш первый вечер в Париже на этот раз будет пикантен, как… — он сделал паузу и закончил: — как кисло-сладкий китайский соус!

Не дожидаясь ответа герцога, он вышел улыбаясь, что совершенно взбесило месье Бомона, увидавшего эту улыбку.

Солнце заходило, и тени в неуютной студии начали приобретать особую глубину, пока Уна ждала возвращения месье Дюбушерона.

После его ухода она попыталась хоть как-то прибрать хлам, делавший невозможным передвижение по комнате, но вскоре отказалась от этой затеи. Все кругом казалось таким пыльным и грязным, что хоть она и устала, но в общем беспорядке не было заметно и следа ее усилий.

Она нашла место, которое, по-видимому, служило кухней, и помыла руки над раковиной, но жирная грязь там, где готовилась пища, просто ужаснула ее. Окно было пыльным и пропускало так мало света, что ей почти и не видно было, что она делала.

Вернувшись в студию, она опять посмотрела на картину, которую отец писал перед смертью, и попыталась ее понять.

Хотя в прошлом ей нравились все его картины, эта была настолько непонятна, что Уне пришла в голову неприятная мысль: а вдруг разум отца помутился, пока он писал ее?

Она подумала, что ей, наверное, следует быть абсолютно убитой горем, раз отец умер. Но, сидя в этой грязной студии, она подумала еще и о том, что она потеряла человека, которого совсем не знала, кого-то, кто совсем не был похож на веселого красивого человека, бывшего ее отцом, когда мама еще была жива.

Невероятное количество пустых бутылок из-под вина располагалось на полу, на столе, на подоконнике — там они были расставлены как кегли — они словно задавали ей вопрос, на который у нее не было желания отвечать.

Она вспомнила, как мама сказала однажды со вздохом:

— Мне бы хотелось, чтобы отец не пил много, когда он в Париже. Домой он возвращается совсем больным. Спиртное никогда не шло ему на пользу.

— Он же не пьет дома, мама, — вспомнила Уна свой ответ.

— По одной простой причине — у нас совсем нет денег, дорогая моя, — ответила мать. — Но когда папа проводит время со своими друзьями, он любит поступать так же, как и они.

Уне теперь оставалось только недоумевать, что же за друзья появились у отца с тех пор, как он поселился на Монмартре, — друзья, которые толкали его к выпивке, даже несмотря на то, что он очень плохо переносил ее.

Видимо, эти друзья и были в ответе за невероятное смешение красок на полотне, которые переплетались и извивались без всякой видимой идеи, без ритма, без смысла.

Она не могла не подумать о своем теперешнем бедственном положении. Что же ей делать?

Если бы месье Дюбушерон продал картину, у нее были бы хоть какие-то деньги, которые дали бы ей возможность осмотреться, поискать жилье и какую-нибудь работу.

Плохо было то, что годы обучения не развили в ней никаких дарований, благодаря которым можно было бы заработать на жизнь.