— Значит, я должен показать им, что испугался. Должен сбежать?

— Иначе они вас убьют. И я не смогу вас защитить. Вы же понимаете, Валентин Давидович, что никакой защиты от ФСБ не существует. Я могу охранять вас от преступников, могу каким-то образом попытаться защитить вас от наемных киллеров. Но от ФСБ я вас защитить не смогу. И вы это должны понимать.

— Что вы мне советуете? — спросил Рашковский с перекошенным от сильного волнения лицом.

— Не знаю, — честно признался Фомичев, — если это указание президента, они пойдут на все.

— Вы думаете, президент приказал им меня убить?

— Конечно, нет. Он приказал навести порядок, поприжать преступность. А вы для многих знаковая фигура. Все об этом знают. Поэтому решили начать с вас.

— И чуть не убили мою девочку. Если это были сотрудники ФСБ, почему они стреляли в мою дочь?

— Не знаю, — чуть запнувшись, соврал генерал, — может, у них тоже бывают накладки.

Рашковский был интуитивным руководителем, и он почувствовал некоторую заминку.

— Накладка, — насмешливо повторил он, — значит, и у них бывают накладки?

— Может быть, — печально ответил генерал, — иногда бывают подобные вещи.

Он не стал говорить своего предположения о том, что сам не верил ни в какие накладки. Он не стал говорить, что все было рассчитано именно с целью взбесить самого Рашковского. Он не хотел этого говорить. Но и вообще промолчать он не мог.

— Вы должны уехать, — повторил Фомичев, — и быть готовым к неприятностям. Не исключено, что в стране начнутся новые разборки. В контрразведке постараются поссорить разные группировки друг с другом, чтобы понятие «верховный судья» окончательно потеряло свой смысл. Извините меня, Валентин Давидович, но это правда.

— Я понимаю. — Рашковский подошел к раковине, наклонился, открыл воду, плеснул на лицо. Дверь задергалась.

— Нельзя! — крикнул Фомичев. В дверь постучали, и они услышали голос Кудлина.

— Что произошло? — спросил Леонид Дмитриевич. — Почему вы здесь?

— Он тебе расскажет, почему мы здесь, — сказал Рашковский. Он ослабил узел галстука и начал умываться. Затем достал салфетки, вытер лицо. Фомичев и Кудлин молчали.

— Я еще подумаю, — тяжело дыша, сказал Рашковский. — Нужно все продумать. Поедем ко мне на дачу. Погуляем вокруг дома, посоветуемся. Расскажите Лене обо всем, Николай Александрович, пусть «порадуется» вместе с нами.

Рашковский повернулся и вышел в коридор, ничего не добавив к сказанному. В коридоре стояла испуганная Лида.

— Вам звонили из Министерства финансов, — сообщила она, — говорят, что…

— Пошли они все… — Рашковский отмахнулся от Лиды.

Циннер сидел на диване. Он дождался, пока Марина закрыла дверь, и только тогда, не поднимаясь, кивнул ей в знак приветствия.

— За вами следили, — невозмутимо произнес Циннер.

— Я это заметила. Действовали нагло и непрофессионально. Но следили довольно плотно.

— Мы так и думали. Кудлин человек достаточно осторожный, хотя его неожиданное появление у вас в институте явно не входило в наши планы.

— Вы уже выяснили, как он сумел попасть в институт?

— Он вышел на заместителя директора, брат которого работает в одном из филиалов «Армады». Это, конечно, нарушение, но, когда утром Кудлин появился у ворот института вместе с братом заместителя директора, им выписали специальные пропуска.

— Он гениальный человек, — с отвращением заметила Марина, сбрасывая туфли. Она оставила плащ на вешалке, прошла в комнату и села в кресло рядом с диваном.

— Он очень опасный человек, — заметил Циннер. — Вы знаете, конечно, что рядом с Рашковским всегда два самых близких человека — это Кудлин и Фомичев. Они крайне опасные люди, причем один стоит другого. Кудлин настоящий мастер провокаций, а Фомичев не верит никому, даже самому Рашковскому. Вы должны все время помнить об этих соперниках.

— «Сладкая парочка», — поморщилась она, — я понимаю.

— Вас будут проверять еще много раз, — продолжал Циннер, — вы видите, как действует Кудлин. Даже мы не могли предположить подобный визит. Его, конечно, торопит Рашковский, без Карпотиной ему очень сложно.

— Почему она все-таки ушла? Неужели только из-за напряженного графика работы?

— Этого мы пока не знаем, а выяснять не торопимся. Если они сохранили хорошие отношения, то о нашем визите к ней сразу узнает Рашковский, а это — крах всей операции.