— Что случилось? — спросил тот. — Уж не дурно ли тебе?

— Нет, но ты посмотри на него, — сказала хозяйка, указывая мужу на раненого.

— Да, мне кажется, ему очень плохо.

— Я не об этом, — продолжала хозяйка, вся дрожа, — я спрашиваю тебя, узнаешь ли ты его?

— Этого человека? Постой…

— А, вижу, ты узнал его, ты тоже побледнел, — сказала жена.

— В самом деле! — воскликнул хозяин. — Горе нашему дому! Это бывший бетюнский палач!

— Бывший бетюнский палач! — прошептал молодой монах, останавливаясь, и на лице его отразилось отвращение к тому, кого он собирался исповедовать.

Д'Арменж, стоявший в дверях, заметил его колебания.

— Сеньор монах, — сказал он, — настоящий ли это палач или бывший, все-таки он человек. Окажите ему последнюю помощь, которую он у вас просит: ваш поступок от этого будет еще достойнее.

Монах, ничего не ответив, молча направился в нижнюю комнату, где слуги уложили умирающего на кровать.

Увидав служителя алтаря, шедшего к изголовью больного, слуги вышли и затворили за собой дверь.

Д'Арменж и Оливен дожидались их. Все четверо сели на коней и рысью пустились по дороге вслед за Раулем и его спутником, уже исчезнувшими вдали.

Когда воспитатель и его свита уже скрылись из вида, перед гостиницей остановился новый путник.

— Что вам угодно, сударь? — спросил побледневший хозяин, все еще взволнованный своим открытием.

Путник знаком показал, что хочет пить, затем слез с лошади и сделал движение, каким чистят лошадь.

— Черт возьми, — пробормотал хозяин, — а этот вот, кажется, еще и немой. Где хотите вы пить? — спросил он громко.

— Здесь, — сказал путешественник, указывая на стол.

«Оказывается, я ошибся, — подумал хозяин. — Он не совсем немой».

Он поклонился, сходил за бутылкой вина и печеньем и поставил их на стол перед своим молчаливым посетителем.

— Угодно ли вам, сударь, еще чего-нибудь? — спросил он.

— Да, — ответил путешественник.

— Что же вам угодно?

— Узнать, не проезжал ли здесь молодой человек пятнадцати лет, верхом на рыжей лошади, в сопровождении слуги.

— Виконт де Бражелон? — спросил хозяин.

— Именно.

— Значит, вас зовут господин Гримо?

Приезжий утвердительно кивнул головой.

— Так вот, — сказал хозяин, — ваш молодой барин был здесь четверть часа тому назад. Он будет обедать в Мазенгарбе и ночевать в Камбрене.

— А сколько отсюда до Мазенгарба?

— Две с половиной мили.

— Благодарю вас.

Гримо, убедившись в том, что еще до вечера увидится со своим молодым барином, успокоился, отер себе лоб, налил стакан вина и выпил его молча.

Он поставил стакан на стол и только что собрался наполнить его снова, как страшный крик раздался из комнаты, в которой был монах с умирающим.

Гримо вскочил.

— Что это такое? — спросил он. — Откуда этот крик?

— Из комнаты раненого, — ответил хозяин.

— Какого раненого? — спросил Гримо.

— Бывший бетюнский палач был ранен испанскими бандитами. Его привезли сюда, и сейчас он исповедуется августинскому монаху. Он, видно, сильно страдает.

— Бывший бетюнский палач! — пробормотал Гримо, напрягая память. — Человек лет под шестьдесят, высокий широкоплечий, смуглый, волосы и борода черные?

— Так, так, только борода поседела, а волосы стали совсем белые. Вы его знаете? — спросил хозяин.

— Я видел его один раз, — сказал Гримо, лицо которого омрачилось при этом воспоминании.

Тут вбежала хозяйка, вся дрожа.

— Ты слышал? — спросила она мужа.

— Да, — ответил тот, с беспокойством поглядывая на дверь.

Крик повторился; он был слабее и тотчас же перешел в долгий, протяжный стон.

Все трое в ужасе переглянулись.

— Надо посмотреть, что там такое, — сказал Гримо.

— Можно подумать, что там кого-нибудь душат, — пробормотал хозяин.

— Господи Иисусе! — воскликнула его жена, крестясь.

Гримо говорил мало, зато, как мы знаем, умел действовать. Он бросился к двери и с силой толкнул ее, но она была заперта изнутри на задвижку.

— Отворите! — крикнул хозяин. — Отворите, сеньор монах, отворите сию же минуту!

Ответа не последовало.

— Отворите, или я вышибу дверь! — крикнул Гримо.

Никакого ответа. Тогда Гримо посмотрел вокруг и увидел кочергу, случайно стоявшую в углу. Он подсунул ее под дверь, и, прежде чем хозяин успел помешать, дверь соскочила с петель. Комната была залита кровью, сочившейся через тюфяк. Раненый уже не мог говорить, а только хрипел.