— Как его зовут?

— Я не решился спросить его об этом, сударь. Хотя он объясняется по-французски в совершенстве, но по его произношению я предполагаю, что это англичанин.

— А! — произнес Атос и наклонил голову, как бы стараясь припомнить.

Когда он поднял глаза, то, к своему изумлению, увидел человека, стоящего в двери и растроганно смотрящего на него.

— Лорд Винтер! — воскликнул он.

— Атос, мой друг!

Оба дворянина крепко обнялись. Затем Атос взял гостя за руки и пристально посмотрел на него.

— Но что с вами, милорд? — спросил он. — Вы, кажется, столь же опечалены, сколь я обрадован.

— Да, мой друг. Скажу даже больше: именно ваш радостный вид увеличивает мои опасения.

С этими словами лорд Винтер осмотрелся кругом, точно ища места, где бы им уединиться. Рауль понял, что друзьям надо поговорить наедине, и незаметно вышел из комнаты.

— Ну, вот мы и одни, — сказал Атос. — Теперь поговорим о вас.

— Да, пока мы одни, поговорим о нас обоих, — повторил лорд Винтер. — Он здесь.

— Кто?

— Сын миледи.

Атос вздрогнул при этом слове, которое, казалось, преследовало его, как роковое эхо; он поколебался мгновение, затем, слегка нахмурив брови, спокойно сказал:

— Я знаю это.

— Вы это знаете?

— Да. Гримо встретил его между Бетюном и Аррасом и примчался предупредить меня о том, что он здесь.

— Значит, Гримо видел его?

— Нет, но он присутствовал при кончине одного человека, который видел его.

— Бетюнского палача! — воскликнул лорд Винтер.

— Вы уже знаете об этом? — спросил Атос с удивлением.

— Этот человек сейчас сам был у меня, — отвечал лорд Винтер, — и сказал мне все. Ах, друг мой, как это было ужасно! Зачем мы не уничтожили вместе с матерью и ребенка?

Атос, как все благородные натуры, никогда не выдавал своих тяжелых переживаний. Он таил их в себе, стараясь пробуждать в других только бодрость и надежду. Казалось, его личная скорбь претворялась в его душе в радость для других.

— Чего вы боитесь? — сказал он, побеждая рассудком инстинктивный страх, охвативший его в первый момент. — Разве мы не в силах защищаться?

Затем, разве этот молодой человек стал профессиональным убийцей, хладнокровным злодеем? Он мог убить бетюнского палача в порыве ярости, но теперь его гнев утолен.

Лорд Винтер грустно улыбнулся и покачал головой.

— Значит, вы забыли, чья кровь течет в нем? — сказал он.

— Ну, — возразил Атос, стараясь, в свою очередь, улыбнуться, — во втором поколении эта кровь могла утратить свою свирепость. К тому же, друг мой, провидение предупредило нас, чтобы мы были осторожны. Нам остается только ждать. А теперь, как я уже сказал, поговорим о вас. Что привело вас в Париж?

— Важные дела, о которых вы узнаете со временем. Но что я слышал от ее величества английской королевы! Д'Артаньян — сторонник Мазарини?

Простите меня за откровенность, друг мой; я не хочу оскорблять имени кардинала и всегда уважал ваше мнение: неужели и вы преданы этому человеку?

— Д'Артаньян состоит на службе, — сказал Атос, — он солдат и повинуется существующей власти. Д'Артаньян не богат и должен жить на свое жалованье лейтенанта. Такие богачи, как вы, милорд, во Франции редки.

— Увы! — произнес лорд Винтер. — В настоящую минуту я так же беден и даже беднее его. Но вернемся к вам.

— Хорошо. Вы хотите знать, не мазаринист ли я? Нет, тысячу раз нет.

Вы тоже извините меня за откровенность, милорд.

Лорд Винтер встал и крепко обнял Атоса.

— Благодарю вас, граф, — сказал он, — благодарю за это радостное сообщение. Вы видите, что я счастлив, я почти помолодел. Да, значит, вы не мазаринист! Отлично. Впрочем, иначе не могло и быть. Но простите мне еще один вопрос: свободны ли вы?

— Что вы понимаете под словом свободен?

— Я спрашиваю: не женаты ли вы?

— Ах, вот что! Нет, — ответил Атос, улыбаясь.

— Этот молодой человек, такой красивый, такой изящный и элегантный…

— Это мой воспитанник, который даже не знает своего отца.

— Превосходно. Вы все тот же Атос, великодушный и благородный.

— О чем бы вы хотели еще спросить, милорд?

— Портос и Арамис по-прежнему ваши друзья?

— И Д'Артаньян тоже, милорд. Нас по-прежнему четверо друзей, преданных друг другу. Но когда дело доходит до того, служить ли кардиналу или бороться против него, иначе говоря, быть мазаринистом или фрондером, мы остаемся вдвоем.