– Хитрый атаман Ондрий Боба! Теперь, чай, все казаки закипели в Черкасске. Чай, на круг собрались у помоста... – с усмешкой сказал Корнила, натягивая высокий мягкий сапог. – Эх, Стенько, каков пес у меня завелся для травли! – почти по-мальчишески оживленно похвалился Корнила, озадачив Тимофея внезапной легкостью мысли. – Да-а, напрасно гетман Богдан понадеялся снова на крымского хана! У хана своя забота – чтобы Польша и Запорожье ослабли, – вдруг опять обратясь к Тимофею, сказал атаман. – Легковерен Хмель – вот и расплата за легковерье. Второй раз хан продал его королю... Помстятся, кум, нынче паны над казаками за повстание! Аж печень кипит, как помыслишь: браты ведь родные гинут! – с искренней болью воскликнул Корнила.
И Тимофей Разя тотчас понял, что уже давно все известно атаману о запорожском посольстве. Не так-то он прост. Всюду и обо всем его лазутчики успевают проведать и донести!..
– Да что ты, кум! Неужто мыслишь, что Хмелю ныне не выстоять против панов?! – в тревоге воскликнул Разя.
– А ну, брызни-ка, Стенька, водицы, – вместо ответа Разе сказал атаман, наклонясь над широкой лоханью.
Степан поливал ему из глиняного кувшина. Корнила тер красную, крепкую шею, довольно кряхтел, отдувался и фыркал, когда из войсковой избы прибежал вестовой.
– Корнила Яковлевич! – громко позвал он под открытым окошком. – Из Запорожья вести!..
– Слыхал, – оборвал атаман. – Пошли вестовых по черкасским станицам и к войсковой старшине: тотчас бы к тайному кругу сходились. А войсковых есаулов вместе с писарем ко мне зови живо. Где гонцы? Проси ко мне хлеба-соли откушать.
Разя нахмурился: в старое время большие казачьи дела решались на общем сходбище – «кругом». Теперь же завели «тайный круг» – совет лишь одной старшины. Новый порядок раздражал старых казаков.
Атаман, растираясь шитым холщовым рушником, кликнул девушку и приказал накрыть большой стол в белых сенях да щедро поставить закусок...
Меж тем Стенька уже завладел мушкетом. Сияющими глазами разглядывая узорную чеканку черненого серебра, он не думал больше о запорожцах. Корнила искоса наблюдал за радостью крестника. Именно страстная непосредственность всего существа Стеньки, брызжущая в выраженье любого чувства, и подкупала Корнилу.
Растерев докрасна грудь, шею, плечи и даже лицо, атаман подошел к крестнику.
– Цалуй, – самодовольно сказал он, подставляя ему румяную, пахучую щеку.
Готовясь ко встрече с послами, атаман смазал лоснящейся, душистой помадой свои темные густые усы, вдел в ухо тяжелую золотую серьгу с изумрудом, накинул на плечи польский зеленый кунтуш с парчовой отделкой на откидных рукавах, как крылья, лежавших на его широкой спине, прицепил богатую саблю с драгоценными камнями и взял в руки шелковистую донскую папаху.
– Корнила Яковлевич! Не идут запорожцы, – возвратясь, сообщил вестовой. – Сказывают – хлебосольничать нет досуга. Дожидают тебя в войсковой.
– Богато в избу казаков набежало? – осторожно спросил атаман.
– Сошлось-таки, – сообщил посыльный. – Пытают послов – с какими вестями, а те молчат...
Старый Разя, чтобы не быть навязчивым, заторопил Стеньку.
– Пойдем, сынку, надо спешить в войсковую, покуда там не так еще тесно, – позвал он.
– Мушкет тут покинь, – сказал атаман Стеньке. – После круга обедать ко мне придешь вместе с батькой, тогда возьмешь.
Сам Тимофей давно уже не ходил в старшине. Сварливый нравом, он перессорился со всеми заправилами своей станицы и, сколько ни выбирали его по станичным делам, каждый раз отвечал, что есть люди умней его и корыстней, а он-де не хочет лихвы и почета, а мыслит дожить до гроба одной только правдой.
Но хотя сейчас в войсковой избе созывали сход тайного круга, куда сходилась лишь должностная старшина, быть среди атаманов и ведать казацкие дела Тимофею Разе позволяли и возраст, и боевая слава, и то, что в течение жизни он сам не раз и не два ходил по большим казачьим делам в есаулах и в наказных атаманах.
Когда отец ушел в войсковую избу, Стенька кормил коней на площади, где обычно собирался большой войсковой круг – всенародное сходбище. Казаков было на площади мало. Все столпились в одном конце ее – у войсковой избы, скрываясь в тени широченных столетних верб, росших возле крыльца и вокруг всего большого строения.
Мысли Стеньки были о крестном и о родном отце. Он видел, что отец затаил неприязнь к атаману, когда Корнила посмеялся над поспешностью запорожцев. Стенька был несогласен с отцом:
«Что же из того, что крестный умней и хитрей, чем Боба, – на то войсковой атаман! Легковерен батька, а крестный все и разгадал. Неужто и вправду не было часа у запорожцев дождаться, пока поворотит паром?! Вот сидят ведь гонцы, дожидают, когда все сойдутся к тайному кругу. Не ближний свет Запорожье – сколь дней оттуда скакать!.. Что тут час!»
