Шрифт:
Дрон с десятком людей пустился за ними в погоню. На крики они задержались.
– Назад! – крикнул Дрон.
Они повернули коней, воротились к дозору. Это были Никита Петух и казацкий лекарь Мироха, исцеливший сотни различных недугов и тысячи ран.
– Куды вы? Отколь? – спросил их есаул.
– Из Черкасска, мы батьке навстречу. Батька раненый едет домой. Наумов меня посылал, – сказал Дрону Никита.
– Где же батька?
– Вот скачем всустречь... не скончался б в дороге, – тихо добавил Никита.
– Избави бог, что ты! – воскликнул Дрон. – Да чего же вы стали?! Гоните вовсю! – вдруг закричал он. – Стой! Кони крепки ль? Может, дать новых на смену?.. Да как без заводных?!
Дрон тотчас же отделил полсотни людей из дозора в охрану Никиты с Мирохой, задумчиво провожал их глазами, пока они скрылись в холмах, и только тогда уж треснул себя кулаком по лбу.
– И-ех-х! Жалко, я вас не послушал, робята! – воскликнул он, обратясь к дозорным. – Ведь верно, срубить бы их всех дочиста, как крапиву: на батьку ведь ехали, рыла свиные!.. «На травлю»! По следу за лекарем гнали, как словно вороны на падаль... Дай господи здравия Степану Тимофеичу, батьке, заступнику сирых! – жарко сказал Дрон, подняв глаза к небу...
В Кагальницкой бурдюге
Степан очнулся. Была тишина... Он приоткрыл глаза и сквозь узкие щелки меж век увидал показавшееся ему ярче солнца тусклое мерцание горящей свечи. Он невольно зажмурился и в тот же миг вспомнил, что после ранения ослеп... Сердце его тревожно замерло. Несколько мгновений он пролежал, не решаясь еще раз открыть глаза, потом осторожно и робко слегка приподнял веки – и снова увидел свечу. Он весь загорелся радостью. «Зряч! Не ослеп!» – закричало все его существо... Не двигая ни рукой, ни ногой, придерживая дыхание, боясь шевельнуть даже пальцем, он только смежал и вновь открывал глаза, чтобы видеть и узнавать знакомые вещи: ковер над собой на стене, на ковре висящие сабли, пистоли, пороховницы, наверху надо всем – литовский дубовый лук с концами из рога... Степан понял, что он у себя в землянке.
И вдруг, как новый, смертельный удар вражеской сабли по той же ране, его сотрясла до отчаянной боли мгновенная мысль: «Почему?! Почему на Дону?! Значит, Волгу и все города на Волге – Самару, Саратов, Царицын и Астрахань – все захватили бояре?.. Все пропало?!»
От волнения у него пересохло в горле...
– Пить! – прохрипел он, не зная, кого позвать.
– Прочкнулся?! – услышал он незнакомый голос.
Степан приоткрыл зажмуренные от боли глаза и увидел над собой седые усы и бритый, покрытый торчащей щетиной подбородок, из-за нависших клокастых бровей недобрый взгляд косоватых глаз – и сразу признал Мироху Черкашенина, похожего на турка, горбоносого лекаря.
– Испей! – грубо и густо сказал Мироха, поднося ко рту Разина глиняную сулейку. – Во имя отца, – произнес Мироха, когда он сделал глоток, – и сына, – промолвил он, поднося сулейку для второго глотка, – и духа святого! – закончил Мироха, дав третий глоток.
Целебное, благостное тепло заструилось по телу Степана.
– Будь здрав, атаман! – произнес Мироха. – Насилу тебя отходили... Молчи, молчи! Спи! Заутра проснешься, тогда слово молвишь, а ныне ты сон чуешь: язык ленив слово молвить, глаза не хотят глядети – только б лежать да молчать, ничего не слышать, не помнить, и уши как ватой забиты, и памяти нет ни к чему. Спи! – повелительно заключил Мироха.
– Сон напускаешь?! – внезапно сказал Разин. – Брось! Не время мне спать!
– Время спать! – настойчиво возразил Мироха. – Ум смутен, зор тускл, и памяти нет...
– Брось баловать! Не тот я дался, чтобы голову мне заморочить! – упрямо воскликнул Степан.
– Когда врачеваться не хочешь, лечи себя сам, а я за тебя не ответчик! – с обидой сказал удивленный Мироха.
Сотни раненых казаков подчинялись велению его слова, а этот мятежник восстал...
– Отвяжись! – сказал Разин. – Гришатка! – позвал он, услышав, что скрипнула дверь со двора.
– Вреда себе хошь?! – с угрозой сказал Мироха.
– На тебе нет ответа. Ступай! – уже с досадою огрызнулся Степан.
Из соседней комнаты, услышав их голоса, не успев с мороза раздеться, вбежала Алена.
– Степанка! – вскричала она и, как была – в инее и в снегу на платке, кинулась на колени возле Степана, обняла его ноги, припала к нему головой... и не сдержалась: плечи ее затряслись от плача.
Степан провел по ее волосам ладонью.
– Вот и жив! – сказал он.
Мироха взглянул на них и, безнадежно махнув рукою, с обидой вышел.
– Гришка где? – слегка прижимая к себе голову Алены, спросил Разин.
– С Прокопом порченым подружил. Все проруби рубят да рыбу ловят... Страшусь: припадочный пес, утопит мальчонку! – сказала Алена, подняв лицо с полными слез, но сияющими от счастья глазами, в которых не было тени тревоги за Гришку.
Она взглянула на мужа, и снова лицо ее скрылось под низко упавшими волосами...
– Прокоп от рождения рыбак, – чего ему утопить! – возразил Степан. Он взглянул на Алену, припавшую снова к нему головой, усмотрел в волосах у нее седину. – Измучилась ты тут со мной. Сколь я долго без памяти был?