Однако атаман глядел на Митяя с надеждой и верой. Нельзя ударить лицом в грязь. Еремеев смело схватил перо, обмакнул в чернильницу, капнул на чистый лист жирную кляксу и замер... Где же найти слова? Как писать? Как тогда говорил Иван? Припомнить бы лучше!

Но память была тупа к книжным словам, а надо было найти их такие, чтобы дошли до каждого сердца...

Степан сочувственно посмотрел на есаула.

– Чего? – спросил он.

– Пособил бы ты, что ли? – ероша свои светло-желтые волосы, жалобно воскликнул Еремеев.

– Да как я тебе пособлю: не больно я грамотен, друже. Может, войскового письменного кликнуть?..

– Куды нам старшинскую рожу?

– А плевать! Укажу – и напишет что надо, а не послушает – башку отсеку!..

Еремеев покрутил головой:

– Не разумеешь, батька! Тут от сердца надо, а не под страхом. Под страхом писать, то никто не пойдет за нас.

– Может, горелки чарку? С ней дума идет веселей...

– Давай!.. – отчаявшись, махнул рукой Еремеев.

Подошли Дрон Чупрыгин, Наумов и тоже склонились к листу бумаги, украшенному густой кляксой, подставили чарки.

– Пиши, Митяй: «Ко всем казакам запорожским, волжским и яицким и всему народу донской атаман Степан Тимофеев Разин с есаулы и с войском поклон посылает», – сказал Степан Тимофеич, держа в руке чарку с горелкой.

– Вот ладно, батька! Да ты, гляди, сам писаря за кушак заткнешь! – воскликнул Серебряков.

– Складно молвил! – одобрил немногословный Дрон.

Перо Еремеева неуверенно ткнулось острым носом в бумагу, легонько брызнуло и поползло, рисуя замысловатые кренделя.

– Пиши дальше, Митя: «Сколь можно боярской и старшинской неправды терпеть и жить у богатых в басурманской неволе!»

Митяй с удовольствием качнул головой.

– Твои слова не гусиным пером писать – золотым.

– А ты забеги к Корниле во двор – там павлины гуляют. Дерни перо да пиши! – усмехнулся польщенный Разин.

Митяй писал.

– "Пришла пора всем миром стать на старшинску неправду по всей казацкой земле, да и по всем городам понизовым согнать воевод и добрый казацкий уряд на правде поставить!" – сказал Степан.

– Ну, уж эки слова не павлиньим – орлиным пером писать! – воскликнул Минаев.

Еремеев писал торопливо. Все следили за его пером, затаив дыхание, и никто не успел коснуться налитых чарок.

По лбу Еремеева струился пот, и крупная капля его упала на лист бумаги.

– Далее так, атаманы, – сказал Еремеев: – «А правда наша казацкая – божья правда. Жить всем по воле, чтоб всякий всякому равен...»

– Складно молвил. Пиши! – согласился Разин.

– "И вы бы, всякий простой понизовский люд, кому от бояр тесно, брали б ружье да шли ко мне, атаману Степану Разину, а у нас в обиде никто не будет и всякому по заслугам..." – подсказывал Серебряков.

– "А вы бы в своих городах воевод да с ними приказных собак побивали!.." – заговорил и Наумов.

– "А стрельцам всех начальных людей – голов и сотников – вешать да между себя кого похотят обирать атаманов".

– "Да и посадскому понизовому люду сотнями обирать атаманов и есаулов, кто люб, и жить по-казацки..."

С десяток ближних к Разину казаков сошлось в войсковую избу, и всякий подсказывал от себя, как мыслил...

Когда письмо было написано и все казаки разошлись, Наумов положил перед Степаном листок бумаги.

– Еще письмо, Тимофеич! – сказал он со злой усмешкой.

Это была перехваченная грамота, которую отправляли домовитые казаки в Москву, к боярину Ордын-Нащокину, рассказывая, что «кагальницко ворье» захватило Черкасск, войсковую избу и все Войско, умоляя прислать царских стрельцов с воеводами, пока донским «лучшим людям» не пришло «пропадать вконец»...

– Схватил ты их? – спросил Разин.

– Самаренин убежал, а прочих схватил, Тимофеич. Объявил по станицам, что утре станем судить и башки посечем. Двадесять человек, все прежне старшинство в сговоре их. Всем башки порубить – остальным острастка!

– Войсковому судье отдай. Пусть во всем разберет...

Наумов возмутился:

– Сбесился ты, Тимофеич! На что нам суд! И без суда за такую измену отрубим башки – так никто не взыщет. Али ты крестного своего пожалел?!

– Не бояре мы, тезка, – ответил Разин. – По казацтву весь круг решить должен. Коли казни достойны – казним, а в казацком городе своевольство творить не станем. Какая же слава про нас пойдет в казаках: обрали, мол, их во старшинство, а они тотчас старой старшине башки долой!.. Отдай их судье войсковому. Пусть принародно их судит, в кругу...