Он замер под ее ладонью. Душа его рвалась к любви, к женской ласке Он обнял ее, и она прильнула к его груди, но тотчас испуганно отшатнулась, оглянувшись на дверь.

В дверях стоял маркиз Шапрон. Он почтительно поклонился Лизе и исчез, блеснув рыжей шерстью головы, как убегающая лиса-огневка.

— Ты знаешь этого человека? — спросил Андрей.

Лиза медленно закрыла веером лицо так, что виден стал только ее белый лоб. Из-за веера послышался спокойный ответ:

— Где-то я его видела… Ах, да! На приеме у княгини. Какой-то француз, маркиз Фамилию я не запомнила. А почему ты спросил меня об этом?

— Это подлый и опасный человек!

Лиза равнодушно пожала плечами.

— Ах, так?.. Андрюша, мы увидимся завтра на спуске нашего флага. Я хочу видеть эту печальную церемонию. А теперь, право же, мне надо идти.

Внизу, в вестибюле, Андрей сам накинул на ее плечи кунью ротонду и покрыл ее голову черной кружевной косынкой. Лиза, улыбаясь, вскинула прощально руку. Ротонда распахнулась, сверкнула белизна ее платья, и она исчезла.

В душе Андрея сияло ослепительное солнце, и он знал, что никогда не погаснет этот свет его потерянной и снова найденной любви.

Войдя во двор, Андрей увидел, что Македон Иванович ждет его, сидя на крыльце. У ног капитана лежал Молчан. Еще от калитки Андрей крикнул весело, дурачась:

— Были в соборе, Македон Иванович? Архангелу молились?

Македон Иванович махнул рукой:

— Молился. И пусть господь-бог не обижается, а я прямо скажу — не помогает! Ни разу не исполнилось, о чем я его молил… Встретил я в соборе знакомых горожан и услышал от них, будто передали уже янкам морские котиковые лежбища и в Кенайском заливе, и около Катмайской одиночки, и на Прибыловых островах. Правда это?

— Правда, Македон Иванович.

— А что переданы уже янкам промыслы на речного бобра, на лисиц, соболей, выдр, песцов и на материке — тоже правда?

— Тоже правда.

— Распродали, значит, мать Аляску?

— Не распродали, а в одни руки все попало. Все Астор скупил.

— Вот поди же! Как где горе или несчастье для людей, там и выплывает какой-нибудь Астор! — вздохнул капитан.

Андрей сел рядом и только теперь заметил, что на коленях Македона Ивановича лежит штуцер.

— Македон Иванович, в чем дело? — забеспокоился Андрей. — Почему вы со штуцером?

— Сучковато у нас дело получается, ангелуша Помните свист, когда вы уходили? А часа три назад, когда я из собора пришел, кинулся вдруг Молчан к окну. Встал на дыбки, оперся лапами на подоконник и шипит, как змея. Долго не мог успокоиться. А потом прибежала хозяйкина колошенка, говорит, кто-то на заборе висит, двор и флигель наш разглядывает. Вот мы с Молчаном и заложили здесь пикет. Хотелось мне какому-нибудь варнаку заряд волчьей картечью в зад влепить!

— Весьма подозрительно, — сказал задумчиво Андрей.

— Не весьма подозрительно, а весьма все ясно! Начал Пинк облаву на нас. А посему завтра вечером уезжаем на редут. Там ружья добывать будем. Пока янки не турнут нас оттуда, мы с каким-нибудь шкипером договоримся. Было бы чем платить.

Андрей молчал. В душе стало тоскливо, темно и снова одиноко.

— Я завтра джонку договорю до Якутата. Видели, под нашими окнами мачты торчат? Хозяин, китаец Ванька, мой знакомец. И ваше золото рядом. Я его в старом шлюпочном сарае зарыл. Вот так, ангелуша, и перетакивать не будем!

Андрей понуро молчал. Капитан понял его настроение.

— А ну их, всякие дела! Все дела да дела! — досадливо махнул он рукой. — О себе рассказывайте. Видели ее?

— Видел! — сильно и страстно сказал Андрей, подняв глаза к небу. Он хотел видеть звезды, чистые и яркие, но небо, закрывшись осенними тучами, было пусто и темно.

Очевидцы отметили в своих воспоминаниях, что утро 18 октября 1867 года [67] было в Ново-Архангельске ясное, солнечное, с небольшим морозцем. Четко видна была покрытая снегом вершина Эджекомба, обещая хорошую погоду.

Деревянные тротуары города скрипели под ногами людей, шедших к замку Баранова. И редкий из проходивших не оборачивался на Громовую Стрелу и Айвику, шедших вместе с Андреем и капитаном Сукачевым. Индейцы были не в диковину на улицах Ново-Архангельска, их немало жило на окраине, в Колошенском поселке. Но молодой вождь, раскрасивший лицо военными, голубой и черной, красками, не мог не обратить на себя внимания. А его живописный наряд атаутла, вышедшего на тропу войны, плащ из серых густошерстных волчьих шкур и шапка из волчьей оскалившей зубы головы заставляли испуганно сторониться не только женщин, но и мужчин. Испуг их был напрасен; у Громовой Стрелы не было оружия. На этом настоял Андрей А вождь, безоружный и всем чужой, не был ни смущен, не напуган. Его мужественное лицо было спокойно и бесстрастно, может быть, чуточку напряженно.