Заметим здесь, что во всех этих собраниях господствовала большая вольность как в обращении, так и в словах. Подобная вольность была в большой моде в ту эпоху. Принцесса Палатинская и герцогиня Бургундская первыми подали пример называть все предметы по их настоящим именам, хотя и не всякий предмет можно назвать в образованном обществе настоящим его именем.

Приведем здесь читателю пример вольности в разговоре того времени.

Однажды вечером, по возвращении с охотничьей прогулки, одна из дам, будучи беременной, почувствовала первые боли родов, что означало скорое разрешение ее от бремени. Все испугались. Это случилось в Ла Мюетте, и потому даму невозможно было тотчас отвезти в Париж и даже, быть может, не имели времени послать за доктором. Король был в большом беспокойстве.

— Ax, Боже мой! — воскликнул он. — Если, как говорят, этой даме нужна скорая помощь, кто же возьмется быть ее акушером?

— Я, государь, — отвечал ла Пейрони, придворный лейб-хирург, находившийся при этом случае. — Мне не раз случалось принимать новорожденных.

— Да, — возразила девица де Шароле, — положим так, но это дело требует практики… А вы, может быть, от нее отстали?

— О! Не беспокойтесь, сударыня, — отвечал ла Пейрони, оскорбившись замечанием девицы Шароле. — Мы не забываем вынимать!..

Шароле, которой каждый год вынимали одного, приняла эту колкость на себя и крайне разгневалась: она тотчас встала и пошла к дверям. Ла Пейрони, несколько смутившись, следил за ней глазами: он думал, что эта острота не пройдет для него даром. Однако он почти тотчас же успокоился, когда, по выходе девицы Шароле из комнаты, раздался всеобщий смех. Уж если сам король смеялся, то мог ли гнев девицы Шароле иметь хоть какую-нибудь силу?

Министр Флери не был причастен ни к одной из этих партий. Причину этого он находил в своей старости или, лучше сказать, ссылался на нее, и Людовик XV весьма радовался тому, что освободился таким образом от надзора Флери как наставника и как министра. Но Флери в подробности знал о всем, что происходило и что делалось на этих собраниях у короля. Чтобы заслужить себе хоть малейшую благосклонность этого старого ментора, всякий старался сделаться его шпионом, и графиня Тулузская прежде всех. Поэтому Флери ни в чем ей и не отказывал.

В маленьких собраниях, нередко бывавших в Ла Мюетте или в Рамбуйе, было однажды, между прочим, постановлено: герцога Пантьевра, сына герцога Тулузского, еще находившегося в младенческом возрасте, сделать преемником должностей его отца, генерал-адмирала французского флота и начальника многих государственных управлений. В этих же собраниях упрочена была будущность маркиза и герцога Антенского, сына от первого брака графини Тулузской. В этих собраниях подготовлено было и падение Шовелена, министра иностранных дел и хранителя государственных печатей. Наконец, в этих собраниях был положен зародыш того стремления к удовольствиям, которое через нередкие отказы королевы в исполнении супружеской обязанности невольно пробудилось в сердце короля.

Если кто и следил более всех за королем в этом новом роде его жизни, то это была девица де Шароле, принцесса. Уже два или три года как она не спускала своих глаз с юного монарха, любовницами которого считали, хотя и без всякого основания, на одних только предположениях, графиню Тулузскую, маркизу Нель, герцогиню Роган и даже герцогиню Бурбонскую.

Однако несмотря на все эти удачи в любовных делах, о которых тогда носился слух, король продолжал быть робким и застенчивым. Хорошенькая Шароле решила во что бы то ни стало победить эту врожденную робость. Она сочинила однажды стихи, переписала их, нисколько не стараясь скрыть своего почерка, и сунула их в карман Людовика XV. Вот эти стихи:

Vous avez 1'humeur sauvage

Et Ie regard seduisant;

Se peut il done qu'a votre age

Vous soyez indifferent?

Si 1'Amour veut vous instruire,

Cedez, ne disputez rien:

On a fonde votre empire

Bien longtemps apres Ie sien!

Вы нравом дики, но за это

Ваш взгляд — огонь любви;

Возможно ли, что в ваши лета

Так хладнокровны вы?

Когда Амур займется вами,

Склонитесь перед ним:

Хотя царите вы над нами,

Но царством он древней своим!

Стихи были нехороши, но они имели то преимущество, что в них ясно высказывалось то, что нужно было высказать, и летописи, из которых мы почерпаем их, говорят, что время, употребленное принцессой Шароле на сочинение этих стихов, не было потерянным временем.

Но Шароле, по ветрености своей, недолго, однако, могла пользоваться благорасположением к себе короля: вскоре заметили, что если она и была виновницей супружеской его неверности, то весьма короткое время.

Как бы то ни было, Мария Лещинская продолжала владеть сердцем своего супруга и имела неограниченную власть во всем том, что не относилось до Флери, перед которым всякая власть была бессильна, не исключая и власти самого короля. Этот министр, будучи чрезвычайно скупым, в особенности был неумолим в тех случаях, когда нужно было выдавать деньги из государственной казны. Королева, славившаяся своей добротой и благодеяниями, нередко издерживала малые суммы, которые получала на помощь бедным. Однажды в Компьене она оставила все, что имела, раздав пособие деньгами и драгоценностями торговому сословию и артиллерийской школе. Возвратившись в Париж, она вынуждена была прибегнуть к займу денег, дабы иметь возможность продолжать карточную игру, от которой не отставала.

Герцогиня Люинь, свидетельница такого неприятного положения, напрасно старалась уговорить королеву просить о прибавке положенного ей жалованья. Ел величество решительно отвергла предложение герцогини, сказав, что она вполне уверена получить от министра Флери отказ, для нее весьма унизительный. Тогда герцогиня Люинь сама решилась ходатайствовать за королеву, явилась к министру и объявила ему о ее положении. Кардинал отвечал, что он обсудит это дело с генерал-контролером Орри.

При первом свидании своем с Орри кардинал-министр действительно говорил с ним о состоянии финансов королевы и приказал ему выдать ее величеству в единовременное пособие сто луидоров из казны. Орри, предуведомленный герцогиней Люинь, упрекнул министра в скупости и заметил, что такую незначительную сумму он, простой частный человек, сам бы мог дать сыну своему, если бы последний, так же как королева, издержал все свои деньги на добрые дела.