Молодой полковник с отчаянием вышел от регента, к которому тотчас же вслед за ним вошел герцог Бурбонский. Регент, не умевший никогда кому-либо в чем отказывать, был еще встревожен после сделанного им графу отказа. После краткого разговора с герцогом он предложил ему жениться на дочери польского короля Станислава, так как жена герцога, урожденная принцесса Конти, умерла 20 марта 1720 года. Герцог отвечал на это предложение регента, что хорошо бы было до заключения этого брака знать, как еще пойдут дела короля Станислава. Однако настоящая причина его отговорки заключалась в любви герцога к маркизе При.

Мы говорили уже, что маркиза При согласилась сначала на брак короля с принцессой Вермандуа, а потом отвергла этот брак, ибо желала, покуда еще власть и влияние ее стоят на той же степени значения, женить короля на принцессе крови, которая, будучи обязанной ей своим новым титулом — «королева Франции», — была бы ей всегда благодарна. Дочь короля Станислава совершенно подходила под эти ее условия, поэтому она указала герцогу на Марию Лещинскую как на невесту короля. Герцог предложил мнение маркизы совету и на утверждение короля.

Действительно, трудно было найти короля, который находился бы в таком унизительном для своего сана состоянии, в каком пребывал Станислав Лещинский. Бежав со своей женой и дочерью от преследований короля Августа, он сделался изгнанником — декретом польского сейма была назначена цена за его голову. Станислав искал себе убежища в Швеции, в Турции и Цвейбрюкене. Наконец, со смертью Карла XII, он лишился и последней своей опоры и тогда, находясь без помощи, без защиты и без денег, объявил регенту герцогу Орлеанскому о своем бедственном положении. Регент, тронутый его несчастьем, дозволил ему поселиться в одной из деревень близ Ландау. Наконец, узнав, что и под покровительством Франции он не находится в безопасности и что его намереваются похитить, он удалился в Виссенбург, старое командорство, в котором стены наполовину почти обвалились.

В этом уединенном месте Станислав начал наслаждаться тем спокойствием, которое себе искал. Когда господин Сум приехал, от имени короля Августа, с жалобой на гостеприимство, оказываемое Францией свергнутому с престола королю, регент ответил ему:

— Объявите, милостивый государь, вашему государю, что Франция всегда была убежищем для несчастных королей!

Узнав однажды утром, через полученное от регента частное письмо, о неожиданном для себя счастье, он опрометью бросился в комнату своей жены и дочери и сказал:

— Станем на колени и будем благодарить Господа!..

— Ах, отец мой! — воскликнула принцесса Мария. — Разве, по милости Божьей, нам возвращается польский престол?

— Нет, дочь моя! По воле Всевышнего, вы делаетесь королевой Франции!

Как с той, так и с другой стороны торопились с заключением этого брака. Через восемь дней после получения письма от регента король Станислав со своей женой и дочерью находились уже в Страсбурге, где принцессе Марии должно было быть сделано формальное предложение посланниками короля — герцогом д'Антеном и маркизом Бово.

Герцог д'Антен был человек умный, однако в речи своей к польскому королю он сделал один довольно важный промах.

— Государь, — сказал он Станиславу, — его высочество герцог Бурбонский думал сначала выбрать королю в невесты какую-нибудь из своих сестер, а так как главным условием его выбора является добродетель в женщине, то он и обратил внимание на вашу дочь.

На беду для посланника, при этом комплименте присутствовала девица де Клермон, одна из сестер герцога, назначенная гофмейстериной королевы.

— Вот как! — сказала она голосом, который бы все могли услышать. — Д'Антен, стало быть, считает меня и моих сестер безнравственными женщинами?

По прошествии пятнадцати дней Мария Лещинская торжественно въезжала уже в Фонтенбло, а 4 сентября кардинал Роган венчал ее и провозгласил королевой Франции.

Герцог Ришелье не мог присутствовать при венчании, потому что еще с 8 июля уехал посланником в Вену.

В свое время мы говорили о процессе Леблана, кавалера и графа Бель-Иля. Суд, по рассмотрении их дела, оправдал их, и они были выпущены из замков Бастильского и Венсеннского, где сидели арестантами.

Это был первый удар, нанесенный власти герцога Бурбонского и влиянию маркизы При.

Вскоре после этого одно весьма важное обвинение начало, как говорит ла Мотт, парить над ними.

1725 год был годом худым для Франции. В лучшие дни весны и лета солнце почти не показывалось, от беспрерывных дождей земля сильно намокла, хлеб на полях отсырел и не мог созревать. Такое печальное состояние посевов заставляло опасаться голода. Вследствие этой боязни цены на хлеб и муку возвысились до невероятия: хлеб продавался по девяти су за фунт. Все открыто обвиняли в этом маркизу При и ее совет, ибо маркиза При откупила весь хлеб и, как женщина жадная до денег, продавала его по высшей цене. По счастью, неурожая, которого все ожидали, не было; результат посевов вышел вовсе не тот, как полагали: наступили теплые, ясные дни, засветило солнце, и земля на полях скоро просохла.