Невдогад поймал Упряма у бокового хода, из которого вынырнул быстрой тенью, немного испугав дружинников Ласа, уже шагавших справа и слева от ученика чародея. Цапнул за руку — и вбок:

— На два слова…

Вздрогнувшие охранники переглянулись и стали перешучиваться насчет Упрямовых зелий, в бесплодной попытке доказать себе, что ничуть не испугались.

Во взоре Невдогада отчетливо читалась жажда убийства

— Слова заветные… где? — срывающимся шепотом спросил он, утягивая Упряма поглубже.

— Соизволил-таки вспомнить. — Ученик чародея деловито отстранился. — Со мной они, тебя дожидаются. Только отдам их тебе с одним условием.

— Что?! Забываешься, Упрям. Запамятовал, с кем говоришь?

— Да нет, отчего же? Только все равно не отдам, пока не пообещаешь кое-что. Потом — хоть на лобное место волоки, а сейчас в обмен на заветные слова — свое честное давай.

С минуту казалось, что Невдогад всерьез обдумывает: лучше ли зарубить Упряма или все-таки задушить голыми руками. Но, проглотив ярость, он спросил:

— И чего потребуешь, чародей-недоучка?

Оскорбление Упрям мимо ушей пропустил — не до обид сейчас. Поругаться и после можно будет, когда все минует… если минует. И если его в самом деле на лобное место не сволокут.

— Обещай, что, пока я не разрешу, ни князю, ни кому-либо еще о преступных торгах ни единого слова не промолвишь,

Невдогад отступил, щурясь:

— Вот как? Скрыть ото всех… а когда же разрешишь? Небось, когда торги уже закончатся?

— Это ты о чем думаешь? — рассердился Упрям. — Что продался я? Или в вину Наума веришь уже?

— В это нет, — ответил Невдогад почти спокойным голосом. — Но твое условие я глупым считаю. И скажи спасибо, что только глупым, а не преступным!

Как легко опалу заработать. Еще ночью бились бок о бок, еще утром — как один человек мыслили… и вот уже немилость! Из-за одного упыря, который, по большому счету, еще неизвестно, не наврал ли… Да что удивляться? От Наума вон славянские земли ничего кроме добра не видели, и то навета хватило. А Упрям? От него и вообще никто ничего не видел.

Кроме хлопот, вранья да недомолвок… Ученик чародея, впрочем, не сердился на княжну. Она ведь вспыльчивая, это Упрям уже видел. Отойдет — успокоится, сама вспомнит последние сутки. А сейчас нельзя ждать от нее разумных, взвешенных решений. Ну, не понравилось ей чем-то тело мужское, раздражает… поди, тут успокойся!

— Я свое слово сказал, — проговорил Упрям. — Только в двух случаях можно открыть рассказ Маруха: когда я скажу, либо… если я уже ничего сказать не смогу. Вот на этот-то случай, коли со мной что нехорошее… я бересточку с записями тебе отдам. Береги, никому не показывай, кроме как если меня…

— Укокошат? — неделикатно уточнил Невдогад.

— Вроде того. Ну что, согласен?

— Тьфу, леший тебя… Соглашусь, если сам пообещаешь, что до конца волшебных торгов тянуть не станешь.

— Это легко, — кивнул Упрям. — Все гораздо раньше закончится. Пообещаю — только уж ты поклянись в ответ, что не попытаешься как-то свое слово обойти. Подкинуть якобы случайно кому на пути бересточку или, слов прямых избегая, намеками все раскрыть. Ты ведь загадки любишь, я знаю.

Невдогад что-то посчитал в уме и согласился:

— Поклянусь и в этом… с одним условием: что ты сумеешь вспомнить, что и в каком порядке мы с тобой друг другу наобещали.

Упрям не сразу понял. А, поняв, против воли рассмеялся. Не выдержал и Невдогад, захихикал. Тут уж, глянув друг на друга, оба покатились от хохота. Кто другой этого, может, и не понял бы, но именно смех сломал неожиданно возникший между ними ледок недоверия.

— Добро! — воскликнул Упрям, махнув рукой. — Понимаешь, — понизил он голос, — есть у меня мысль, что врага можно хитростью поймать, а значит, нельзя раньше времени показывать, будто мы что-то знаем. Я очень надеюсь на завтрашний Смотр…

— Добро, — согласился Невдогад. — Обещаю молчать и записи приберечь, хотя кому твоя тайнопись способна что-то раскрыть — не представляю. Давай сюда.

Упрям протянул бересту.

— А заклинание? Слова заветные?

— А, пропасть, чуть не забыл. Держи!

Невдогад взял вторую бересту… но тут случилось что-то странное. Ученик чародея, вытаращив глаза, замер, застыл как столб соляной, а записку пальцами так стиснул, что костяшки побелели. Не выдернуть.

— Ты чего?! Упрям, что с тобой?