Джо никогда не любил Джимми, считая его хвастуном и трусом. Когда Осборны приходили к ним поужинать, Джо не раз замечал, насколько равнодушно, даже грубо Джимми обращался с Кейт.

Серый кот ухмыльнулся. В такие вечера ему доставляло огромное удовольствие цепляться к Осборну, изводить его, пока тот не побледнеет от злости. И от страха.

Теперь, преследуя в тумане двух мужчин, Джо и Дульси морщились от запаха убийцы. Запах Уорка, более отчетливый, чем слабый аромат одеколона Джимми, отлично сохранялся в сыром воздухе. Запах воодушевил Дульси, она забыла свой прежний страх и двигалась рядом с Джо крадучись и низко пригнувшись, прижав уши и подергивая хвостом. Невидимая в тумане, она оценивала дистанцию, отделявшую их от мужчин, прикидывала угол атаки, необходимый для точного прыжка на спину Уорка, и представляла себе, как сладостно было бы вонзить когти в его шею.

Светлая кошка, больная, растерянная, лежала в клетке, глядя сквозь металлические прутья. Ее мысли путались, перед глазами стоял туман. Она различала ряды клеток, громоздившиеся в три яруса вдоль стен маленькой квадратной комнаты. Никак не получалось сфокусировать зрение, сосредоточиться на чем-то. Кошка лежала, растянувшись на металлическом полу клетки, и даже чтобы подняться, у нее не было сил.

Ей страшно хотелось пить. В ее узилище не было воды, хотя в других клетках она видела маленькие посудинки. Кошка чуяла воду, к этому запаху примешивались другие, сильные и менее привлекательные. Она не знала, как попала сюда, в памяти остались лишь острая боль и ужасный удар, погрузивший ее в темноту, а потом — ничего.

Кошка припоминала, что уже просыпалась в этой клетке, приходила в себя и снова проваливалась в сон; в ее сознании плавали обрывки голосов и звуков, которые никак не сочетались с противным запахом лекарств и лязгом металлических инструментов, ударявшихся о металлический стол. Она не имела представления, как долго находится здесь; не понимала, сколько прошло времени.

Она помнила ощущения от пластиковой трубочки, примотанной к ее лапе, и от маленькой иглы, проколовшей кожу.

Вонь от лекарств впиталась в ее шерсть. Левая передняя лапа была забинтована. Запах был таким резким, что, втянув его носом, кошка чихнула — встряска пронзила болью все тело.

Когда перед глазами немного прояснилось, она стала усердно осматриваться в поисках выхода. Клетки стояли вдоль бетонных стен, только три были заняты, остальные пусты. Другими обитателями проволочных узилищ были крепко спавший большой коричневый пес, четыре котенка, свернувшихся в один посапывающий клубок, и черно-белый терьер, который слонялся из угла в угол, приволакивая негнущуюся белую лапу. Нет, это был просто гипс.

Зрение по-прежнему отказывалось подчиняться, перед глазами все плыло. Над головой мягким светом горела только одна лампа, длинная трубка в арматуре из белого металла. По обе стороны от нее располагались еще две, они не светились. У четвертой стены клетки отсутствовали, там были окно, металлическая дверь и водоразборный кран, торчащий из бетонного пола.

Единственное окно было темным — снаружи стояла ночь, черноту подкрашивал туман. Светлая дымка, колеблемая ветром, была такой плотной, что казалось, за окном — толща воды. Этот путь к спасению преграждало не только закрытое окно, но и толстая решетка на нем. Луч света прочеркнул туман за стеклом — где-то рядом проехала машина, по мокрой мостовой быстро и приглушенно прошелестели шины; затем стремительно пророкотали еще несколько автомобилей — вероятно, неподалеку было шоссе. Сознание кошки было столь же нечетким, как и зрение; единственная мысль торчала занозой: она заперта в клетке на какой-то живодерне.

Да нет, это клиника. Лечебница доктора Фиретти. Она смутно вспомнила склонившееся над ней лицо Фиретти — круглое, гладкое, загорелое.

Фиретти что-то делал с бродячими кошками. Она не помнила, что.

Почему она здесь? Она-то ведь не бездомная.

Неужели ее принес Ли Уорк? Неужели он притащил ее сюда, после того как избил? Но почему? С какой целью? Или она сама каким-то образом добралась до клиники в поисках помощи?

Кошка пригляделась к запертой проволочной дверце. Здесь, в клетке, она была легкой добычей для Уорка, да и не только для него — для кого угодно. Кошка попыталась встать, но из-за слабости была вынуждена лечь снова.

Память сохранила и другую комнату с такими же некрашеными стенами и таким же медицинским запахом; еще там был металлический стол и голоса; и человеческие руки — нежные, но настойчивые. Мысли продолжали кружиться.

Кошка снова попробовала встать, но сумела только приподнять голову и плечи и отчаянным усилием перевалить себя с бока на живот. Когда она попробовала слегка выпрямиться, ребра пронзила острая боль.

При следующей попытке ей удалось привстать, но ненадолго — жгучая волна, нахлынув, сбила с ног. Некоторое время кошка лежала, прильнув к холодному полу и тяжело дыша.

Она прислушалась: снаружи не доносилось ни звука. Кошка снова привстала, подавив невольный вскрик. Ее шатало, однако на этот раз она удержалась на ногах, подошла к дверце клетки и привалилась к прутьям.

Дверца запиралась на шпингалет. Превозмогая боль, кошка просунула сквозь прутья лапу, нащупала задвижку и принялась тянуть и покачивать ее.

Долгое время у нее ничего не получалось — тугой стержень не поддавался. Она попыталась действовать двумя лапами. Протягивая их к засову, она снова непроизвольно мяукнула от боли. Мысль о том, что в ее маленьком нежном организме что-то сломано, пугала кошку и лишала сил.