Через минуту мы уже оказались в переулке Сержан. Это был маленький переулок, отходивший влево от Большой улицы, по нему можно было дойти до полуразвалившихся, распахнутых настежь ворот с устроенной в них калиткой. Калитка едва держалась на скобе. На первый взгляд все было в порядке: в доме стояла тишина, у ворот цвел розовый куст, а на каменной скамье грелась на солнце толстая рыжая кошка. Увидев людей и услышав шум, кошка испугалась, бросилась бежать и скрылась в отдушине погреба.

Подойдя к упомянутой калитке, Жакмен остановился. Жандармы хотели заставить его войти.

— Господин Ледрю, — сказал он, оборачиваясь, — господин Ледрю, вы обещали не покидать меня.

— Конечно! Я здесь, — ответил мэр.

— Вашу руку! Вашу руку!

И он зашатался, будто вот-вот упадет. Ледрю подошел, дал знак жандармам отпустить арестованного и подал ему руку.

— Я ручаюсь за него, — сказал он.

В этот момент Ледрю не был мэром общины, расследующим преступление, — то был философ, изучающий сферу таинственного. Только руководителем его в этом странном исследовании был убийца.

Первыми во двор вошли доктор и полицейский комиссар. За ними следовали Ледрю и Жакмен, затем жандармы и за ними — некоторые привилегированные лица, в числе которых оказался и я благодаря своему знакомству с жандармами, для которых я уже не был посторонним, потому что встретился с ними в долине и там предъявил им разрешение на ношение оружия. Перед остальными же, к крайнему их неудовольствию, дверь закрылась. Мы направились ко входу в небольшой домишко. Ничто не указывало на происшедшее здесь страшное событие, все было на местах, в алькове стояла постель, покрытая зеленым саржевым покрывалом, в изголовье висело распятие из черного дерева, украшенное веткой вербы, засохшей с прошлой Пасхи. На камине — младенец Иисус из воска, между двумя посеребренными подсвечниками в стиле Людовика XVI. Обстановку дополняли развешанные по стенам четыре раскрашенные гравюры в рамках из черного дерева, на которых были изображены четыре стороны света.

Стол был накрыт на одного человека, в очаге кипел в горшке суп, и рядом из стенных часов выскакивала кукушка с открытым ртом, отбивая половину часа.

— Ну, — сказал развязным тоном доктор, — я пока ничего не вижу.

— Войдите в дверь справа, — еле слышно произнес Жакмен.

Присутствующие двинулись в указанном направлении и очутились в каком-то помещении, в углу которого находился лаз в подполье, откуда пробивался свет.

— Там, там, — шептал Жакмен, вцепившись в руку Ледрю и указывая на распахнутую дверцу погреба.

— А, — шепнул доктор полицейскому комиссару с ироничной улыбкой, как человек, на которого ничто не может произвести впечатления, потому что он не верит в предрассудки, — кажется, мадам Жакмен последовала заповеди Адама. — И он стал напевать:

— Тише! — одернул его каменотес.

Лицо арестованного покрылось смертельной бледностью, волосы встали дыбом, лоб блестел от пота.

— Не пойте здесь!

Пораженный ужасом, сквозившим в его голосе, доктор замолчал. И сейчас же, ступив на первые ступеньки лестницы, воскликнул:

— Что это такое?

Он нагнулся и поднял шпагу с длинным клинком. То была шпага, взятая, по словам Жакмена, из Артиллерийского музея 29 июля 1830 года, лезвие ее было в крови. Полицейский комиссар взял ее из рук доктора.

— Узнаете вы эту шпагу? — спросил он у арестованного.

— Да, — ответил тот. — Ну, ну, поскорее.

Это было первое подтверждение убийства, которое обнаружили. Прошли в погреб — в том порядке, как я уже упоминал выше: доктор и полицейский комиссар шли первыми, за ними — Ледрю и Жакмен, следом — двое лиц, которые находились у него, за ними жандармы, потом те особы из публики, которым было отдано предпочтение, среди них оказался и я…

Когда я ступил на седьмую ступеньку, мой взор погрузился в сумрак погреба, который скрадывал очертания предметов. Первым, что приковало наше внимание, был обезглавленный труп, лежавший у бочки; кран бочки был наполовину открыт, из крана текла тонкая струйка вина и, образовав ручеек, подтекала под настил на полу. Труп был скрючен, как будто в момент агонии тело пригнулось к стене, а ноги остались на прежнем месте. Платье с одной стороны было приподнято до самой подвязки. По-видимому, жертва оказалась застигнута врасплох, когда, стоя на коленях у бочки, она наполняла бутылку, которая выпала у нее из рук и валялась поблизости. Верхняя часть туловища была вся залита кровью.

На мешке с гипсом, прислоненном к стене, как бюст на колонке, видна была или, вернее, мы догадывались, что там стоит голова, утопавшая в своих волосах; полоса крови тянулась по мешку сверху донизу. Доктор и полицейский комиссар обошли труп и остановились перед лестницей. Посреди погреба стояли двое приятелей Ледрю и несколько любопытных, которые поторопились проникнуть сюда. У подножия лестницы замер Жакмен, которого не могли заставить сдвинуться с места. Рядом с ним находились два жандарма. За жандармами стояли пять или шесть наблюдателей, в числе которых находился я, и несколько человек толпились на лестнице. Внутри погреб был освещен дрожащим светом одинокой свечки, поставленной на ту бочку, откуда вытекало вино и перед которой лежал труп жены Жакмена.