1
Ночью в каньоне прошел дождь. Мир сверкал свежими и яркими красками бабочки, только что появившейся из кокона, крылышки которой трепещут в прозрачном солнечном воздухе. Настоящие бабочки танцевали меж ветвями деревьев, будто играя в пятнашки. До этой высоты вытянулись лишь гигантские секвойи и эвкалипты.
Я припарковал свою машину как обычно, в тени каменного здания у ворот старой усадьбы. Как раз между столбами, сами ворота давно уже упали с проржавевших петель. Владелец загородного дома умер в Европе, и с самой войны здесь никто не жил. Именно поэтому я иногда приезжаю сюда по воскресеньям, когда мне надоедает эта голливудская свистопляска. Здесь в радиусе двух миль нет ни единой живой души.
Вернее, не было до сих пор. В прошлый раз, когда я был здесь, я заметил, что окно сторожки, выходившее на подъездную аллею, разбито. Теперь оно было забито листом фанеры. Через отверстие, проделанное в середине листа, на меня смотрел какой-то пустой человеческий глаз.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — неохотно ответил мне голос.
Дверь сторожки, заскрипев, отворилась, и оттуда вышел седовласый человек. Улыбка странно выглядела на его опустошенном лице. Двигался он как-то механически, загребая ногами опавшую листву. Казалось, тело плохо повинуется ему. На нем была одежда из грубой выцветшей бумазеи, и его неуклюжие мышцы двигались в ней, как животное, посаженное в мешок. Он был босиком.
Когда он подошел ко мне, я увидел, что это был исполинского роста старик, на голову выше меня и намного шире в плечах. Улыбка на его лице не была приветствием. Природу ее вообще было трудно определить. Это была какая-то гримаса, застывшая на лице человека, погруженного в свой внутренний мир, в мир, где для меня не было места.
— Убирайтесь отсюда. Я не хочу никаких неприятностей. Я не хочу, чтобы кто-нибудь шатался здесь поблизости.
— Никаких неприятностей, — ответил я. — Я приехал сюда немного потренироваться в стрельбе. И возможно, у меня не меньше прав находиться здесь, чем у вас.
Глаза его широко раскрылись. Они были голубые и лишены всякого выражения. Можно было подумать, что через эти отверстия в его черепе я вижу небо.
— Ни у кого здесь нет таких прав, как у меня. Я поднял свои очи горе, и голос сказал мне, что я найду здесь убежище. Никто не изгонит меня из этого убежища.
Я почувствовал, как у меня мурашки по спине побежали. Возможно, он был просто безобидным психом, но кто знает? Я постарался, чтобы голос мой звучал ровно и спокойно.
— Я не буду мешать вам, вы — мне. Думаю, так будет справедливо.
— Ты мешаешь мне уже самим своим присутствием. Я не выношу людей, не выношу автомобили. И уже дважды за эти два дня ты приезжаешь сюда и тревожишь меня.
— Я не был здесь целый месяц.
— Ты подлый лжец. — Голос его взревел, как внезапно налетевший ветер. Он сжал свои огромные кулаки и затрясся от гнева.
— Успокойся, старик, — сказал я. — Мир достаточно велик, чтобы нашлось место для нас обоих.
Он повернулся, окинув взглядом огромный зеленый мир, расстилавшийся вокруг. Мои слова будто вырвали его из сна, в котором он находился.
— Ты прав, — произнес он уже совсем другим голосом. — На мне лежит благословенье Божье. И я должен всегда помнить об этом и пребывать в благорасположении. В благорасположении. Мироздание принадлежит всем нам бедным Божьим тварям. — Его зубы, обнажившиеся в улыбке, были большие и желтые, как у старой лошади. Его блуждавший по сторонам взгляд упал на мой автомобиль.
— И это не ты приезжал сюда прошлой ночью. Это был другой автомобиль. Я помню.
Он отвернулся и, бормоча что-то о стирке носков, поплелся в свою сторожку. Я вытащил из багажника свои мишени, пистолет и обоймы, потом закрыл багажник. Старик следил за мной через свой смотровой глазок, но больше не выходил.
Ниже по дороге в каньоне простиралась луговина, сзади окаймленная отвесной насыпью, по верху которой шла осыпающаяся стена, огораживавшая усадьбу, то был мой тир. Я соскользнул с насыпи по мокрой траве и стал прибивать мишень к дубу, используя рукоятку моего пистолета двадцать второго калибра в качестве молотка.
Пока я занимался этим делом, взгляд мой заметил что-то красное, как рубин, сверкавшее на фоне зелени листвы. Я нагнулся, чтобы подобрать этот предмет. И тут обнаружил, что предмет этот не что иное, как покрытый красным лаком ноготь пальца на белой руке. Сама рука была холодной и окоченевшей.
Я издал звук, который, должно быть, прозвучал громко в этой тишине. Испуганная сойка вспорхнула с верхушки куста, уселась на высокой ветке дуба и принялась выкрикивать ругательства в мой адрес. С дюжину галочек вспорхнуло с дуба и уселось на другой в дальнем конце луговины.
Тяжело дыша, я счищал грязь и мокрую листву, наваленные на тело. Это была девушка в темно-синем свитере и юбке. Блондинка лет семнадцати. Кровь засохла на ее лице, уродуя его. Белая веревка, которой она была удавлена, так глубоко врезалась в шею, что ее почти не было видно. Веревка была завязана на затылке очень простым узлом, любому ребенку было бы под силу завязать такой узел.