О'Брайен тотчас же известил нас об этом письменно, и мы с нетерпением ожидали второго письма. Но вместо письма он явился на третий день сам, схватил меня в объятия, потом подошел к моей сестре, расцеловал ее и начал прыгать и плясать по комнате.

— Что такое, О'Брайен? — спросил я, между тем как Эллен отступила в смущении.

О'Брайен вынул из кармана пергамент.

— Вот, Питер, милый мой Питер, честь и слава тебе! Восьмидесятипушечный корабль «Раттлснейк» — капитан О'Брайен, стоянка в Вест-Индии. Боже мой, мое сердце разрывается от радости!

И он повалился в кресло.

— В своем ли я уме? — продолжал он спустя минуту.

— Эллен, я уверен, думает, что ты с ума сошел, — сказал я, глядя на сестру, которая стояла в углу комнаты, краснея от смущения.

Тут О'Брайен, вспомнив, что несколько переступил порог приличия, тотчас же встал и, приняв свойственный ему истинно учтивый вид, подошел к сестре и взял ее за руку.

— Извините меня, милая мисс Эллен, — сказал он, — я должен просить у вас прощения за мою дерзость; но мое восхищение было так велико, благодарность к вашему брату так пламенна, что сгоряча я позволил себе распространить выражение своих чувств на особу столь милую ему и столь похожую на него наружностью и характером. Сочтите, что на вас пал излишек благодарности к вашему брату, которым переполнено мое сердце, и ради него простите мою нескромность.

Эллен улыбнулась и подала руку О'Брайену, который подвел ее к софе, где мы уселись все трое. Тут О'Брайен принялся рассказывать о случившемся. Он наведался в назначенный день в адмиралтейство. Лорд не мог принять его и отослал к своему секретарю, который вручил ему приказ о назначении его командиром «Раттлснейка», восьмидесятипушечного корабля. Секретарь, разговаривая с ним, очень мило улыбался и рассказал ему под секретом, что он будет отправлен в Вест-Индию, лишь только окончится оснастка корабля. Он спросил О'Брайена, кого желает тот иметь старшим лейтенантом. О'Брайен отвечал, что он желал бы иметь меня. Но так как, по всей вероятности, я не прослужил положенного срока, чтоб занимать эту должность, адмиралтейство назначит кого-нибудь другого, лишь бы только и мне было дано место на его корабле. Секретарь записал желание О'Брайена и попросил его, если он имеет вакансию мичмана, позволить прислать на корабль одного молодого человека. О'Брайен охотно согласился, пожал ему руку ¦ и вышел из адмиралтейства, спеша к нам с приятным известием.

— Теперь, — продолжал О'Брайен, — я уже решил, что делать. Отправлюсь сначала в Плимут и подниму свой флаг, потом попрошу на неделю отпуск и отправлюсь в Ирландию посмотреть, как там идут дела и что поделывает патер Маграт. Так постараемся, Питер, провести этот вечер как можно веселее, потому что хотя мы с тобой и скоро увидимся, однако, может быть, годы пройдут, прежде чем снова удастся посидеть на этой софе втроем, как теперь, — а кто знает, может быть, и никогда не удастся.

Эллен, у которой со времени смерти матушки все еще были расстроены нервы, потупила глаза, и я заметил слезинку, катившуюся по ее щеке при замечании О'Брайена, что, может быть, мы никогда больше не увидимся. Я был счастлив в этот вечер: отец обедал в городе и не мешал нам. Я сидел дома между любимой сестрой с одной стороны и верным другом с другой.

О'Брайен уехал от нас рано на следующее утро. Во время завтрака отцу подали письмо. Оно было от дяди, холодно извещавшего, что лорд Привиледж внезапно умер этой ночью, что похороны будут в понедельник и что тотчас же после того завещание будет вскрыто. Отец молча передал письмо мне и начал ложечкой хлебать чай. Не могу сказать, чтоб этот случай очень тронул меня, но все-таки тронул, потому что лорд Привиледж однажды был ласков со мной. Что же касается моего отца, я не мог или скорее не хотел анализировать его чувств. Допив чашку чаю, он вышел из-за стола и ушел в свой кабинет. Тогда я сообщил эту новость сестре Эллен.

— Боже мой, — сказала она после минутного молчания, закрывая рукой лицо, — до какого странного и неестественного состояния дошло общество, если батюшка наш может встретить таким образом смерть своего родителя! Не ужасно ли это?

— Это ужасно, душа моя, — отвечал я, — но свет все чувства свои приносит в жертву почестям и пустым титулам. Младшими сыновьями пренебрегают, если не покидают их совсем; добродетель, способности, внутренние достоинства — ничто не ценится, и единственное право на уважение дает наследство. А если сами родители разрывают природные узы, то можно ли удивляться, что дети не чувствуют к ним привязанности? Ты справедливо заметила, это состояние общества возмутительно.

— Я не говорила возмутительно, братец, я сказала странно, неестественно.

— Но если бы ты и сказала то, что я говорю, — и тогда была бы права, Эллен. Я не желал бы из-за титула и богатства, которое он приносит с собой, быть таким бездушным, одиноким, можно сказать даже пренебрегаемый существом, каким был наш дедушка. Если бы мне предложили, я не променял бы на это любовь моей Эллен.

Эллен, бросилась в мои объятия, мы отправились в сад, где долго разговаривали о наших взаимных будущие, желаниях, надеждах и планах.

В понедельник а отправился вместе с отцом в Игл-Парк с тем, чтобы присутствовать при погребении лорда Привиледжа. Черный балдахин, пышные перья, богато украшенный гроб и множество восковых свечей, освещавших комнату, произвели на меня торжественное и величественное впечатление. Облокотись на балюстраду перед гробом и гладя на покоившегося в нем, я припомнил то время, когда расположение деда, казалось, склонялось в мою пользу и он называл меня «дитя мое» Если бы у дяди не родился сын, думал я, то, любя меня ради меня самого, а не ради каких-нибудь светских видов, он умер бы, по всей вероятности, на моих руках. Я чувствовал, что полюбил бы его, если бы знал его дольше. Как мало, продолжал я размышлять, вознаграждали его эти пустые почести за недостаток чувства взаимной любви, которая могла бы озарить таким счастьем его существование! Но жизнь его была отдана пышности и суетности, пышность и суетность провожали его и в могилу. Я вспомнил о сестре Эллен и об О'Брайене и отошел от гроба с убеждением, что судьба Питера Сэмпла могла бы быть предметом зависти для почившего высокопочтенного лорда виконта Привиледжа, барона Карстона, лорда-лейтенанта графства и одного из самых почтенных тайных советников короля