— Но неужели эти сведения пропадают зря? Неужели ты собираешь их из любви к искусству? Может, ты пишешь роман?

Последняя мысль пришла ко мне в голову только что. Я где-то читала про писателей, для которых это привычный метод работы.

— Вот уж нет! — раздраженно отвечала Инес. — Романов и без меня хватает. Зато я иногда… примериваю на себя ваши жизни. Мы же примериваем в магазине одежду, даже если точно ее не купим, потому что нам хочется взглянуть, как мы будем выглядеть в обновке! Я могу, например, сесть и притвориться тобой: будний день, ты сидишь у себя на балконе (в старой куртке и берете с грибами) и жуешь хрустящие хлебцы, которые чуть ли не каждый день покупаешь в магазине. Я закрываю глаза, и вижу себя с прямыми светлыми волосами, и чувствую себя молодой, мне едва за тридцать. Понятно, что я готовлюсь заранее. В последний раз я, купила такие же хлебцы, «Финн крисп»… и едва не соблазнилась купить пробный пузырек «Этернити»! Я сижу на балконе и думаю о том, что мне завтра надеть: зеленую юбку или джинсы со свитером? Куда мне пойти в перерыв: обедать с подругой или все-таки на кладбище? И я начинаю думать о своем покойном муже… Я ведь часто видела, как он заходил за тобой в библиотеку!… Но я не вживаюсь по-настоящему, твои подлинные чувства меня не волнуют.

— Моя папка довольно толстая, — говорю я. — Скажем, про Лилиан у тебя гораздо меньше материалов.

— Она мне малоинтересна. Тут в основном чисто поверхностные наблюдения. Когда я влезаю в чью-нибудь шкуру, взгляд невольно задерживается и на Лилиан. Кстати, ей тоже надо покупать подарки ко дню рождения!

Ну конечно, подарки! Теперь ясно, почему Инес лучше всех знает, что кому дарить!

— Зато ты всегда привлекала мой интерес, — продолжает она. — Ты вроде меня: не столько участвуешь в событиях, сколько наблюдаешь за другими их участниками. Просто у тебя нет терпения собирать все подмеченное тобой, создавая архив. Возможно, ты к этому еще придешь.

Сама она проявляла со мной чудеса терпения, ну вылитая учительница начальных классов, говорящая: «Не волнуйся, дружок, когда-нибудь и ты станешь ку-ку!» Но действительно ли Инес ку-ку?

— А ты могла бы рассказать о моей жизни что-нибудь, чего я не знаю? — вдруг спросила я.

— Конечно. Но не расскажу. Это будет нечестно… а может быть, и опасно… Знаешь, как бывает в научной фантастике: стоит изменить сущий пустяк в прошлом — и все настоящее летит кувырком. Не уверена, что поступаю правильно. Но уверена, что лишь примеряю твою жизнь, играю в нее. От этого она не изнашивается!

Один финский ученый как-то сказал: «нормальный» — это человек, которого еще плохо обследовали. Почему архивировать чужие жизни — занятие более сумасшедшее, чем наблюдать за птицами? Инес не безумнее меня, и ее не назовешь озлобленной или сентиментальной. Скорее практичной, разумной… даже поэтичной.

— А насчет твоего нового увлечения я пока не разобралась, — прибавила Инес. — Либо он совсем не для тебя, либо единственный возможный вариант.

— Бенни? Кстати, Инес, как мне быть с ним?

— Нет уж, будь добра, уволь меня от давания советов!

Примерно тогда же, когда она выбралась ко мне рассказать о своей сотруднице, в Креветке произошел некий сдвиг: она стала раскрывать глаза чаще, чем рот. (Не знаю, как это лучше выразить.)

Болтала она всегда без умолку. И я не возражал против этого после тишины, в которой прожил не один месяц. Мне в основном нравилась эта болтовня — я считал ее интересной, занятной… в конце концов, просто милой. Но время от времени задумывался: а может ли Креветка воспринимать и чувствовать что-либо, не пропуская свой опыт через слова? Казалось, это ее способ восприятия действительности. Как пенсионеры с плохими зубами могут есть только пищу, провернутую через мясорубку, так и ей нужно все выразить словесно.

Бывают люди, которые воспринимают жизнь через фотоаппарат. Однажды летом (я еще был маленький) мы ездили на три дня в Гётеборг — с родителями и материной двоюродной сестрой Биргиттой. Так Биргитта щелкала все подряд: Ботанический сад, порт, парк аттракционов «Лисеберг», трамваи, экскурсионные катера… Она как бы ни от чего не получала удовольствия, если не могла запечатлеть это на пленку. А зимой она приехала к нам в гости, и мы стали вспоминать Гётеборг, смотреть ее фотоальбом, и тут выяснилось, что она не помнит ничегошеньки из не попавшего ей в кадр… даже свихнутого официанта из гостиничного ресторана, хотя этот официант то и дело показывал, как умеет шевелить ушами. Для Биргитты затерять отснятую пленку должно быть форменной трагедией. Все равно что утратить несколько месяцев жизни. Кстати, фотографии у нее получались не ахти какие.

Креветка из той же оперы. Ей позарез надо обо всем порассуждать. И меня это травмировало только в одном случае: в постели. Потому что, сводя меня с ума ласками, Креветка могла одновременно о чем-нибудь говорить. Иногда как раз о том, чем мы с ней занимались, смущая меня разглагольствованиями типа: «Гм… интересно, мой локоть всегда относился к эрогенным зонам или он так реагирует только на тебя?.. А ты знал, что герцогиня Неверская нарисовала схему своего живота и прочих частей, чтобы любовникам было легче удовлетворять ее?»

Вот такие она выдавала пенки. Я же от растерянности вовсе не знал, что сказать.

И так продолжалось до того самого вечера, когда она привалила ко мне после тетки с архивными шкафами. Поначалу Креветка вроде даже не была настроена на игры, хотя приехала с ночевкой. Разделась, легла на кровать и вперилась в потолок — все молчком. А коль скоро для меня до сих пор каждый ее приезд вроде рождественского подарка, я, понятное дело, не сумел держать руки в узде.

Иногда мне кажется, что я пытаюсь изучить и запомнить ее тело, как будто оно вот-вот исчезнет. Я хорошо знаю ямочки возле ключиц, прямые пальцы на ногах, родинку под левой грудью, светлый пушок на руках… В жмурки я бы ее не спутал ни с кем… если б мы играли голышом. Мне кажется, я бы узнал ее по одному только чуть вздернутому носу. Забавно, что она считает себя невзрачной. Сам я понятия не имею, красивая она или нет. Для меня это не важно. Главное, пускай остается такой, какая есть.