Креветка тоже читает гороскопы, но чаще чтобы уязвить меня. «Если б ты родился двумя днями раньше, то был бы натурой мечтательной и интересующейся искусством, эпикурейцем, который живет сегодняшним днем и не думает о завтрашнем», — раздраженно сказала однажды она, заглянув в предыдущий гороскоп. Судя по ее тону, я бы тогда котировался выше. «Мечтательные фермеры, живущие сегодняшним днем, разоряются или попадают под трактор», — пробормотал я.

На самом деле, возможно, только гороскопом и объясняется наша тяга друг к другу, которой мы яростно противимся — по крайней мере, в последнее время. Хорошо бы поручить гадалке разобраться во всем этом. Может, виновато транзитное пребывание Венеры в двенадцатом доме одновременно с Марсом… или еще какая хреновина? Может, если изменить расположение этих кругов и линий, то когда-нибудь вздохнешь свободно, перестанешь сохнуть по худым бледным креветкам и рванешь к счастью с окончившей школу домоводства, мускулистой девицей из службы подмены? А Креветка могла бы успокоить свое сердце бородатым хмырем, у которого двадцать книжных полок и которому дают отпуск на все лето…

Мы продолжаем встречаться и после злополучного дня рождения, но оба держимся настороже и стараемся нагромоздить перед другим возможно больше препятствий.

— Я не могу взять отпуск летом, а если б и вырвался на пару дней в сентябре, то хотел бы порыбачить на Лофотенах, — жизнерадостно говорю я. — Тебя это вряд ли устроит, правда?

— Нет уж! Я предпочитаю авангардистский театральный фестиваль в Авиньоне! В июле! — выставляет контрпредложение она. И прибавляет: — Спектакли идут по-французски.

Мы пытаемся убедить самих себя и друг друга, что с вечеринки надо сваливать, пока еще весело, — иначе ничем хорошим дело не кончится. Я совершенно не хочу причинять Креветке боль, мне легче отрубить себе оставшиеся пальцы.

По-моему, она этого не понимает. Я, например, не выношу, когда она начинает перечислять все гадости, которые этот Роберт подстраивал ее подруге Мэрте. А Креветка в последнее время ни о чем больше не говорит. И стоит ей сесть на любимого конька, как я чувствую себя виноватым, потому что мне чудится в ее голосе что-то вроде: «Вы, мужики, все такие». Иногда я позволяю себе реплику типа: «Может, она его довела…», и тогда Креветка начинает рвать и метать. «Но я же не Роберт! — пытаюсь вставить я. — Ты считаешь мужчин эгоистами, норовящими только попользоваться женщиной. Значит, раз я мужчина, то должен брать на себя вину за всё, что творят другие мужики? А ты берешь на себя вину за весь обман, который допускали белые в отношении других рас? Ты ведь тоже белая!»

Она вовсе не ставила меня в один ряд с Робертом, говорит Креветка, и не знает, почему я считаю нужным защищать его. Потом добавляет: спасибо, что он хоть не бил Мэрту… И я опять чувствую себя виноватым — за всех мужей, которые бьют своих жен. Ни к чему хорошему такие перепалки не ведут.

После них остается заминированное поле (заминированное всем сказанным и тем более не сказанным), а это мешает нашим играм, с которыми у нас поначалу был полный ажур.

Конечно, если быть честным с самим собой, моя главная проблема в другом. (Я по-настоящему осознал ее только после смерти матери.)

Мне нужна женщина, которая создала бы подобие домашнего очага. Так и быть, она может разогревать покупные тефтели и печь торт из пакета, может вешать вместо гардин деревяшки и покупать одежду вроде той, в какую тебя обряжает больница или другое государственное учреждение… но она должна быть заботливой, должна что-то предпринимать, чтобы я наконец почувствовал себя дома уютно. Креветка, ясное дело, сказала бы, что я могу сам покупать себе тефтели, а носильных вещей у меня хватает, голый не хожу; но ведь я давно живу по принципу «нос вытащил, хвост увяз»: напихиваюсь едой, чтобы не помереть с голоду, одеваюсь, чтобы не забрали в полицию.

Скоро можно будет не волноваться, что я потеряю усадьбу и окажусь в общежитии (если не в ночлежке). У меня уже и так не лучше, чем в ночлежке, пропади все пропадом! Я даже не знаю, с какой стороны взяться за этот чертов уют. Думаю, я бы обошелся без постельных радостей (обходился же, и подолгу), однако стать бездомным в собственной усадьбе, прямо скажем, невесело.

А Креветка, видать, не хочет мне помочь. Или не может.

У меня нет топора чтобы сварить из него кашу

Только щипцы

и пригоршня кривых скрепок

Жизнь все больше распадалась на две неравные части. Мы проводили Инес Лундмарк на досрочную пенсию, и ее детский отдел окончательно перешел под мое начало. Я с головой окунулась в работу: готовила неделю детского театра, организовала местных художников на то, чтобы они иллюстрировали с детьми сказки, и попыталась склонить местных политиков к более активной поддержке новых проектов в области культуры (в результате чего едва не оказалась в списках кандидатов от одной из партий). По-моему, я приобрела репутацию человека, не только полного замыслов, но и умеющего воплощать их. Меня посылали на семинары и ярмарки, и я чуть не добилась от наиболее влиятельного человека в муниципалитете выделения денег на фестиваль детских фильмов. Потом, впрочем, выяснилось, что высокого чиновника соблазнял не фестиваль. Он предложил мне съездить с ним на выходные в Польшу, где намечался кинофестиваль для детей, и секретарша начальника позвонила уточнить, действительно ли я согласна жить с ним в двойном номере. Тут у меня раскрылись глаза на его дружеские объятия и обращения типа «милочка» и «лапочка». Когда я предъявила ему претензии, он сначала отговорился тем, что хотел сэкономить муниципальные деньги, — мы, дескать, люди современные… Потом сказан, что секретарша неправильно его поняла и вообще никуда не годный работник и ее надо уволить по сокращению штатов. А потом наши дети остались без фестиваля.

Разумеется, я не могла принять против бонзы официальные меры, все равно бы не вышло ничего, кроме неприятностей секретарше. К таким господам чаще всего не подкопаешься, им обеспечено алиби. Впрочем, я не уверена, что он пытался лишь организовать себе небольшое приключение за казенный счет: случалось, он звонил мне по вечерам, сопел в трубку, плакался или нес околесицу. Я рассказала об этом Бенни, и он вызвался наклеить себе усы и под чужим именем устроиться на работу в муниципалитет. В кои-то веки мне удалось заинтересовать Бенни своими делами: думаю, он малость приревновал.