Что-то ударилось о стекло снаружи — Солль, напряжённый как струна, судорожно вздрогнул. Тория, не глядя, положила руку ему на плечо.

Губы декана изогнулись, будто от усилия. Огоньки свечей мучительно вытянулись — и опали, приобретя нормальную форму. Постояв секунду неподвижно, декан прошептал едва слышно:

— Подойдите.

Воды в блюде будто не бывало никогда — там, где следовало находиться её поверхности, лежало зеркало, белое и яркое, как ртуть. Зеркало Вод, понял, замирая, Эгерт.

— Почему же ничего не видно? — шёпотом спросила Тория.

Эгерт едва ли не возмутился — для него достаточным чудом казалось само зеркало. Однако в ту же секунду белая муть заколебалась, потемнела, и вот это уже не муть, а ночь, ветер, такой же, как за окном, мотающиеся ветки голых деревьев, огонёк… Один, второй, третий… Факелы. Не пытаясь расшифровать изображение, Эгерт дивился тому только, что здесь, в маленьком круглом зеркале, отражается неведомое, невидимое, происходящее кто знает где; заворожённый магией и своей причастностью к тайне, он опомнился только от звонкого выкрика Тории:

— Лаш!

Одно короткое слово протрезвило Эгерта, как пощёчина. В зеркале бродили тёмные фигуры, и в даже скудном свете малочисленных факелов можно было различить капюшоны — накинутые на глаза, а кое у кого отброшенные на плечи; целое сонмище воинов Лаш зачем-то копошилось в ночи, позволяя ветру терзать и трепать полы длинных плащей.

— Где это? — испуганно спросила Тория.

— Молчи, — выдохнул сквозь зубы Луаян. — Уходит…

Картинка поблекла, будто покрывшись грязно-молочной плёнкой, потом обернулась белой восковой мутью, и только в самой глубине её осталась мерцать приглушённая искра.

— Какой плохой день, — пробормотал Луаян, будто бы сам удивляясь. — Какая нехорошая ночь…

Вытянув руки, он простёр ладони над зеркалом, и Эгерт, замирая, увидел, как проступают сквозь кожу сплетения вен, сухожилий, сосудов.

Зеркало помедлило и потемнело снова — декан отдёрнул руки, будто обжегшись, и Эгерт снова разглядел ночь, людей и факелы — огней, кажется, стало больше, все они движутся в странном порядке, и плащеносцы вокруг согнули спины, будто кланяясь, и мерно, размеренно нагибаются — отсчитывают поклоны?

— Эгерт, — спросила Тория глухо, — может быть… Это ритуал? Ты знаешь, какой?

Солль молча покачал головой — само упоминание о его давнишней причастности к Лаш, пусть невольной, пусть несостоявшейся, было сейчас тяжёлым упрёком; Тория поняла свою промашку — и виновато стиснула его руку. Декан кинул на обоих быстрый косой взгляд — и снова склонился над чашей.

Фигуры то уходили в темноту, то выхватывались из неё — и ни разу ясно, всё урывками, клочками, отдельными деталями: чей-то сапог в размытой глине, мокрая пола плаща, однажды Эгерт вздрогнул, узнав всклокоченные седины Магистра… То и дело подступала белая восковая муть, и декан тогда скрипел зубами, вытягивал над зеркалом ладони — но муть уходила не сразу, будто неохотно, будто в сговоре с плащеносцами…

— Где это, отец? — снова спрашивала Тория. — Где это? Что они делают?

Декан только грыз губы, раз за разом отвоёвывая ускользающее, неверное изображение.

К рассвету все трое измучились, и тогда зеркало, измучившись тоже, покорилось наконец полностью, признало волю декана, и белая муть отступила. Той, скрытой в серебряной чаше ночи тоже приходил конец — картинка серела, огни отражённых факелов блекли, и трое, склонившиеся над зеркалом, одновременно разгадали тайну ритуальных поклонов.

Выстроившись вокруг высокого холма — Эгерт узнал то место, откуда они с Торией любовались рекой и городом — плащеносцы, вооружённые лопатами, не покладая рук отворачивали землю. Чёрные груды её высились тут и там, будто отмечая путь исполинского крота; кое-где среди комьев желтели — Эгерт подался вперёд, невольно выпучив глаза — желтели кости и даже черепа, несомненно человеческие, несомненно давние, и земля лезла из пустых глазниц.

— Это, — сдавленно вскрикнула Тория, — это же тот холм… Это…

Зеркало разбилось. Во все стороны брызнула вода; декан Луаян, вечно невозмутимый, бесстрастный декан изо всех сил бил и бил по ней ладонью:

— А-а…. Просмотрел. Проклятье… Проклятье! Пропустил, просмотрел…

Свечи, прогоревшие всю ночь и не оплывшие, разом погасли, как от порыва ветра. Замигав полуослепшими глазами, Эгерт не сразу различил в рассветном полумраке перекошенное горем лицо Луаяна:

— Просмотрел… Моя вина. Безумцы… Мерзавцы. Они не ждут окончания времён, они призывают его… Уже призвали.