Шрифт:
Эгерт вздрогнул от звука своего имени. Прижал ладонь к шраму:
— Можно… это… снять?..
— Нельзя, — уронил Скиталец, глядя в воду. — Отрубленные головы обратно не прирастают. Только сущий малыш может мучить жука, пытаясь приспособить на место лапку, которую сам же и оторвал… И некоторые заклятия тоже не имеют обратной силы, Солль. Придётся смириться.
Стало тихо. Бумажный колпак, всё это время блуждавший от берега к берегу, наконец-то размок, расклеился и понемногу стал тонуть.
— Я так и думал, — глухо сказал Солль. В голосе его скользнуло нечто такое, от чего у Тории волосы встали дыбом.
— Эгерт, — она шагнула к нему и вцепилась в его руку. — Эгерт, всё будет… Всё будет хорошо. Не надо… Пойдём домой. Всё будет… Вот увидишь, Эгерт, — но в этот момент воля изменила ей, и она горько расплакалась.
Солль, стоящий на ногах на удивление твёрдо, подставил ей руку, и теперь уже она оперлась на его локоть. Медленно и молча они двинулись прочь; за спиной у них раздалось вдруг негромкое:
— Минутку…
Оба, вздрогнув, обернулись.
Скиталец стоял, привалившись к перилам, и в задумчивости разглядывал носок собственного ботфорта. Поднял голову, прищурился навстречу восходящему солнцу:
— Заклятие не имеет обратной силы, но может быть сброшено… В исключительных обстоятельствах. Раз в жизни бывает этот момент, и пропустивший его лишается надежды навсегда; условия же таковы…
Легко забросив плащ за спину, он спускался им навстречу, и Эгерту показалось в это мгновение, что Скиталец — его ровесник.
— Слушайте и запоминайте, Солль:
КОГДА ПЕРВОЕ В ВАШЕЙ ДУШЕ ОБЕРНЁТСЯ ПОСЛЕДНИМ…
КОГДА ПУТЬ БУДЕТ ПРОЙДЕН ДО КОНЦА…
КОГДА НА ПЯТЬ ВОПРОСОВ ВЫ ПЯТЬ РАЗ ОТВЕТИТЕ «ДА»…
Скиталец замолчал. Добавил тихо:
— Заклятие спадёт само собой… Только не ошибитесь. Ошибиться легко, и ошибка дорого вам обойдётся… Прощайте, господа. Не повторяйте своих ошибок…
Едва продравший глаза служитель обмер от изумления, увидев поднимавшихся по парадным университетским ступеням вольнослушателя Солля и дочь декана Торию. Оба были бледны, как покойники, и готовы были упасть, лишившись опоры; опорой каждому служила рука другого.
Часть третья
Луаян
Летними днями каменная площадка, служившая двориком, накалялась, как подошва чугунного утюга, и воздух над ней дрожал и колебался. Улицы лежащего под скалой посёлка тогда сходили с места и меняли очертания; учитель Орлан таинственно улыбался: «Видимость… В знакомом спрятано незнакомое, в известном сидит неведомое, до дна этого колодца ты не дочерпнёшь, как бы не старался… Впрочем, зачем тебе дно? Напейся — и будь благодарен…»
Маленький Луаян не сразу понял, о каком колодце говорит учитель. В дворике на скале не было никакого колодца — воду приходилось таскать снизу, а это так тяжело…
Зато в доме старого мага было прохладно даже в самые знойные дни, и стальное крыло, укреплённое над входом, призвано было хранить жилище от напастей, болезней и врагов… Луаян твёрдо знал — пока жив учитель Орлан, так оно и будет.
Пока жив учитель…
Декан оторвал взгляд от жёлтого пламени, пляшущего в камине — ибо после Дня Премноголикования обычно наступали по-настоящему осенние, сырые, промозглые дни. Его учитель имел обыкновение топить и среди лета; Орлан утверждал, что огонь в камине способствует раздумьям. Возможно, он был прав — однако Луаян не успел перенять у него эту привычку, и летом камин его стоял пустой и холодный.
Кто знает, как сложилась бы его судьба, проживи Орлан ещё хотя бы несколько лет?
Множество ошибок… Вся жизнь — хранилище ошибок, и всегда накануне несчастья он чувствовал тянущий холод в груди — совсем как сегодня.
Он обернулся. Тория, дочь его, сидела на краешке стола, и освещённое камином лицо её казалось строгим, даже суровым; с этого лица на декана в который раз укоризненно глянула другая женщина — её столь же молодая и прекрасная мать. Декан в задумчивости потёр висок — но смутное предчувствие не уходило; за спиной у Тории поблёскивали в полумраке воспалённые глаза Эгерта Солля.
Декан поворошил в камине поленья — огонь разгорелся ярче. Луаяну вспомнилось, как вот так же ярко пылал огонь в домике у скалы, и стояли друг против друга два кресла с высокими спинками, и в одном из них сидел старик, а в другом — заворожённый его речью мальчик… Старею, подумал он с иронией. Слишком ясно вспоминается прошлое, и откуда это ноющее, неопределённое предчувствие недоброго?
— Пять «да»… — в который раз пробормотал из темноты Эгерт. — Кто-то… Спросит пять раз? И надо успеть ответить?