Тупицын улыбнулся.

– Музей! Даже если музей откроете, директор школы, советую: не сообщайте больше никому в сорокастраничных письмах каталог собственной коллекции. Бросьте эти ваши щедрые сибирские замашки!

– Не все жулики! – разозлился Яков Власович.

Величественно шла к милицейскому дому прямая, помолодевшая лет на двадцать Валерьяновна. Черный кружевной платок, длиной почти до пят, черная сатиновая юбка миллионами складок вьется на ходу, на блузке – громадная камея… За ней шли три старухи богомолки. Валерьяновна приняла из рук Качушина икону Иоанна Крестителя, далеко отнесла от дальнозорких глаз – смотрела долго, внимательно, профессионально.

– Не! Она! Не подменили!

Обернулась к Тупицыну, сверху посмотрела на него царственно.

– Ты, что ли, скрал?

– Я.

– Понимаешь толк! Умный… Сам рисуешь?

– Пишу!

– Продолжай, толк будет… Из тюрьмы выйдешь – продолжай. Захочешь Крестителя посмотреть, приходи, ежели не помру… Кормить буду! На пухову перину укладу… Это кода отсидишь! Ну!

– Хорошо! Простите, если можете!

– Бог простит! Анискин – не…

Повернулась к участковому, смерила его взглядом с ног до головы, усмехнулась:

– На Георгия не похож, на Петра-ключника смахиваешь… Тот все райски ворота стережет… Ладно! Пошла!

У порога обернулась, бросила, как милостыню:

– Одно плохо: я ведь письмо-то министру отослала!

– Но!

– Отослала, Анискин!

Он свихрился с подоконника:

– Давай в догон другое письмо, Валерьяновна, оправданье мне производи! Богом прошу!

– Подумаю! Пошла!