Но в тот день чудес, год назад, я не тратила времени на размышления. Я растирала ему запястья и грудь, прижималась к его холодному лицу своими горячими щеками, раздвигала языком его губы (челюсти его были расслаблены), зажимала ему пальцами нос и, примкнув устами к устам, вдыхала в его легкие воздух, одновременно пылко молясь про себя, хотя и говорят, что боги слышат только наши слова, а не мысли. Какой-нибудь прохожий при виде нас решил бы, что мы не раз уже предались любви и теперь я пытаюсь вновь разжечь его угасший пыл.

Афрейт тем временем трудилась так же, как и я, только с другого бока юноши, но – снова эта странность, о коей я уже говорила, – всю работу тем не менее делала я. Объяснилось все несколько позднее.

Бог наконец подал признаки жизни. Ресницы его затрепетали, грудь приподнялась, и я ощутила, как губы его ответили на мой поцелуй.

Я вынула серебряную флягу и начала капать понемногу ему в рот бренди, перемежая питье поцелуями и нежными, ободряющими словами.

Он открыл глаза – карие с золотым отливом, как у вас – и, подняв с моей помощью голову, пробормотал что-то на незнакомом языке: Я отвечала ему на всех языках, какие знаю, но он только хмурился, качая головой. Потому я и поняла, что это не невонский бог – не кажется ли вам вполне естественным, что бог, всеведущий в своем мире, попав в чужой, будет поначалу в затруднении? Ему нужно время, чтобы освоиться.

Наконец он улыбнулся и с вопрошающим видом указал на меня рукой. Я назвала свое имя. Он кивнул и шевельнул губами, повторив его. Затем он коснулся своей груди и сказал: «Локи».

При звуке этого имени Мышелова посетили те же мысли и чувства, что и Фафхрда, услышавшего имя Один, – воспоминания о других жизнях и мирах, о языке Карла Тройхерца и о его маленьком ланкмаркско-немецком и немецко-ланкмарском словаре, который он дал Фафхрду. В тот же миг, на одно краткое мгновение, он вновь увидел в пламени лицо, столь похожее на его собственное, и лицо это ему как будто подмигнуло. Он удивленно сдвинул брови.

Сиф продолжала:

– После чего я покормила его припасами из своего дорожного мешка, но ел он мало, больше пил бренди, а тем временем я учила его новым словам, показывая на разные предметы. В тот день Мрачный сильно дымил и выбрасывал языки пламени, весьма заинтересовавшего бога, когда я произнесла его название. Тогда я вынула из мешка кремень и кресало, высекла искры и вновь сказала: «Огонь». Он так радовался, словно черпал силы из этих искр, затлевшей соломы и из самого слова. Огня он касался без всякого для себя вреда. Это меня пугало.

Так прошел день – я была всецело поглощена богом, забыв обо всем, кроме того, что его в данный момент интересовало. Он оказался на редкость способным учеником. Я называла ему предметы на нашем, островном, и нижнеланкмарском языках, полагая, что это ему пригодится, когда в видениях ему будут открываться земли за Льдистым.

Вечер близился к концу. Я помогла богу подняться на ноги. В сумеречном свете бледная плоть его казалась еще прозрачней.

Я повернулась к Соленой Гавани, показывая, что нам туда. Он охотно согласился (должно быть, его манил дым над трубами и тянуло к огню, его стихии), оперся на мое плечо, и мы тронулись в путь.

Тут-то и открылась тайна Афрейт. Она не собиралась идти с нами! Только сейчас я разглядела, хотя и очень смутно, того, кому помогала она, кого она выхаживала и учила весь день, как я Локи, – то был изможденный старый человек (то есть бог), бородатый и одноглазый, который с самого начала лежал бок о бок с Локи, но мне позволено было видеть одного из них, а ей другого!

– Воистину необыкновенная история, – заметил Мышелов. – Видимо, подобное притянулось к подобному и таким образом себя и обнаружило. Второй бог часом не похож на Фафхрда? Не считая, конечно, его одноглазости.

Она горячо закивала.

– Да, только он старше, каким бы мог быть отец Фафхрда. Афрейт это заметила. О, значит, вы все-таки что-то знаете об этой тайне?

Мышелов покачал головой.

– Просто догадался. – И спросил:

– Как его имя – старого бога?

– Один.

– Ну, и что было дальше?

– Мы разделились. Я повела бога Локи, опиравшегося на мою руку, в Соленую Гавань. Он был еще совсем слаб. Похоже, довольно и одного почитателя для того, чтобы бог не умирал и оставался видимым, а на силу его разума число их не влияет – ибо к этому времени Локи уже сам называл мне различные предметы (отмечая их свойства и назначение), причем не только на островном и нижнеланкмарском, но и на верхнем! – что несомненно свидетельствовало о божественности его интеллекта.

В то же время он, невзирая на слабость, начал проявлять все возраставший интерес ко мне – к моей внешности, я имею в виду, – и вскоре я утратила все сомнения относительно того, как именно мне предстоит его ублажать, когда мы доберемся до дома. Я была счастлива, что заполучила для Льдистого нового бога. И согласна была всячески ему поклоняться, лишь бы он оставался в живых. Но пускать его в свою постель мне совсем не хотелось, независимо от того, насколько призрачно-нематериальной оказалась бы при любовном соприкосновении его плоть – если она вообще осталась бы такою!