— Почему? — усмехнулась Оливия. — Очаровательная наивность… Да ведь по закону освободителя жениться заставили бы, вот почему. Ты представляешь, жениться на Юте! — и, развернувшись, пустилась прочь, сопровождаемая топотом воздыхателей.

Юта сидела застывшая, оцепеневшая; зеркало погасло, и в мутной его поверхности она увидела себя — некрасивую, нескладную, с крупными каплями слез на впалых щеках… А потом она увидела стоящего за ее спиной Армана.

— Никто не придет, — сказала Юта тихо.

Арман молчал.

— Никто не приедет! — повторила она громче. — Зачем вы похитили меня, за мной же никто не приедет!

— Это не твое дело, — сказал Арман сумрачно.

— Не мое? — пальцы Юты комкали и рвали подол балахона. — Не мое? Надо было сразу и сожрать меня, а не маяться самому и меня… морочить.

Арман смотрел в покрытую паутиной стену.

— Зачем… — голос Юты дрожал. — Если бы вы похитили красивую девушку… За ней бы явились, чтобы биться, сотни рыцарей… Вы же этого хотите? Я знаю, я давно поняла… Так зачем же вы похитили… меня?

Арман спросил медленно:

— Тебя, значит, Ютой зовут?

Юта осеклась, и Арман отвернулся.

Как неуместен был весь этот разговор, особенно сейчас, после долгих часов, проведенных в подземелье, наедине с предками, с родом, с Законом… Он спрашивал у мертвого камня совета, и получал все один и тот же ответ: «Преуспей в промысле…»

Значит, придется отвести Юту в ритуальную комнату. Она права — освободителя ждать уже бессмысленно. Возможно, это… к лучшему? Почему он, Арм-Анн, до сих пор остается недостойным предков, никчемнейшим, ничтожнейшим из рода? Он, чистокровный потомок Сам-Ара! Чем эта принцесса лучше, или хуже сотен других таких же принцесс, нашедших в ритуальной комнате свой ужасный, но такой торжественный конец?

Что-то изменилось в его лице. Юта заметила это мгновенно и сразу же перестала плакать. Новый страх, не похожий на прежние, ползущий и цепенящий страх возник вдруг по неведомой причине и в короткие несколько мгновений завладел принцессой полностью. Арман поднял на нее глаза — и в человеческих чертах его она увидела и костяной гребень, и кривые обнаженные зубы, и отблеск пламени из-под тяжелых надбровных дуг. Дракон.

— Юта, — сказал Арман. Голос его, обычно хрипловатый, сейчас прозвучал, как скрежет. — Юта.

Она не могла произнести ни слова. Арман встал.

Сейчас? Прямо сейчас?

— Пойдем, — сказал он, и слова его упали, как занесенный топор.

Она поднялась, покорная, оцепеневшая под его взглядом. Так смотрел отец его, и дед его, и двести поколений…

Но зрение его помутилось.

Перед ним стояла девушка, жалкая и беспомощная. Лицо ее подернулось дымкой, но он ясно, яснее чем следовало, увидел ее ресницы, стрелочками слипшиеся от слез.

Проклятье.

Юта качнулась, заколебалась, растворилась в накатывающей мути, и по жирному склизкому склону покатились бесформенные комья.

Резко, невыносимо пахло цветами; комья катились и катились, большие, маленькие, пульсирующие; каждый оставлял в покрывавшей склон жиже неровную дорожку, и дорожки эти пересекались, сходились и расходились, и Арман не мог уже на это смотреть.

Двумя руками держа себя за горло, он опустился на каменный пол; Юта, придя в себя, стояла над ним — растерянная, испуганная, дрожащая.

Двести первый потомок никогда не сможет исполнить предначертанное. Род закончился бесславно, произведя на свет несомненного и презренного выродка.

Надвигался шторм.

Весь день море колотилось о скалы, а под вечер стало тихо и душно, и даже на верхушке башни не чувствовалось ни дуновения. Затишье было нехорошим, многообещающим.

Арман сходил с ума.

Бледный до синевы, отощавший, исполненный едкой иронии, он восседал в кресле перед камином, забросив ноги в сапогах на захламленный стол, прикладывался к бутылке и вслух беседовал с самим собой. Юту, притаившуюся за дверью, бросало в жар от этой беседы.

— И явился на свет двести первый потомок! — провозглашал Арман, сдерживая дикий смех. — И остался в живых… И не подавился вином, вот… — он поднес горлышко к губам и сделал большой глоток, — и не свалился в море… И не окочурился ненароком, как это бывает с вы… выродками… И преуспел… преуспел в промысле, да в каком! Он проникся… преисполнился… возлюбил… голубую шляпку. Шляпку, да! Он задумал сам себя перехитрить… Явится, мол, дурень… недоумок, да… И освободит потомка от… от… Прокля-атье!

Скорчившись, Арман заколотил по столу кулаками. Юта, глядевшая в щелку двери, дрожала, но вот уже час не решалась уйти. Все, все давно стало ей понятно. История Ютиного похищения, лишившись недомолвок и прикрас, оказалась всего лишь глупой ошибкой.