Он говорил горячо и умоляюще. Он начинал издалека, не зная, как подступиться к своей просьбе: в семье он старший сын, а всего ребятишек было пятеро, да трое умерли в один год от какой-то заразы, осталась одна сестра… Сестра согрешила по глупости, а в родном селении ох как с этим строго; ухажер ее, пакостник, сбежал, осталась девка с пузом, а ей-то всего пятнадцать. Мать ее била-била, да дурное семя ведь не выбьешь; от соседей сестру спрятали, потому как, если кто прознает, то позор на всю семью ляжет, и за него, Игара, ни одна порядочная девушка не пойдет… Спрятали глупую девку в шалаше среди леса, там и живет с глухонемой старухой, да только мать боится сильно — как бы девка, рожая, не померла… Она, дура, мухоморы какие-то жрала, чтобы со стыда погибнуть — так вот теперь ей хуже и хуже, а через неделю рожать…

В этом месте рассказ его был прерван. Повитуха по имени Тиар сдвинула брови:

— Через неделю?

Игар замялся:

— Вроде… как бы… она по глупости и посчитать не может, когда…

Тиар смотрела внимательно и бесстрастно — Игар не мог понять, как она относится к печальной истории с дурой-сестрой. Верит или нет, сочувствует или равнодушна…

— Так вот, — он провел пальцем по рассохшейся столешнице старого круглого стола. — Рожать ей… а она девчонка, да еще хворая… Хоть дура, да сестра, и хорошая девка, и мать ее страх как любит… А если нашу, тамошнюю повитуху позвать — так раззвонит по всей округе, и не скроешь ничего… А… госпожа так искусна в… — он запнулся, подбирая слово, но так и не подобрал. — А… Мать ничего не пожалеет, не поскупится… А главное, — он поднял умоляющие глаза, — жалко ведь девчонку, помереть может… Госпожа, сделайте милость, поедемте со мной, село называется Подбрюшье, а рядом лес…

Тиар молчала. Игар окинул свою жалобную историю беглым мысленным взглядом, оглядел, как горшок на гончарном круге. Где оплошность? Где трещинка? Или он ошибся в повитухе-Тиар и она не откликнется сейчас, не поспешит на помощь, как поспешила ночью к Тири?..

Женщина медленно склонила голову к плечу. В солнечном луче, падавшем из окна, волосы ее заблестели, как медный колокол; Игар невольно подался вперед, стараясь рассмотреть глаза. Карие, темно-медовые с зелеными звездочками около зрачков; он подавил мучительное желание посмотреть на ее лопатку, и, чтобы придать себе уверенности, проговорил внятно, не отводя взгляда:

— Госпожа Тиар…

Она подняла брови, ожидая вопроса.

Он повторил, упиваясь ее именем, как музыкой:

— Госпожа Ти-ар…

— Что? — спросила она удивленно, и он несколько секунд успокаивал бешено бьющееся сердце.

В окне черной точкой билась полоумная осенняя муха.

— Поедемте со мной, — проговорил Игар шепотом. — Пожалуйста.

Она чуть заметно усмехнулась:

— Добираться-то сколько? До твоей преступницы?

Он судорожно сглотнул:

— Если нанять повозку… А мы обязательно наймем… То как раз неделя пути и будет.

Она откинулась на спинку скрипучего гостиничного стула:

— Неделя… Ты знаешь, как эти девчонки вечно путаются в сроках? Что, если твоей сестренке не через неделю рожать, а, вполне возможно, через месяц? А я уже с одной женщиной договорилась поблизости, у нее не сегодня-завтра схватки начнутся, что мне, бросить ее?.. И еще одна, отец ее приезжал, из этого хуторка, как он там называется… Давай уж, если ты действительно так в меня веришь — деньков через пять или десять.

— Нельзя, — сказал он быстро, чувствуя, как слева в груди сжимается холодный камень. — Ну нельзя же. Здесь в округе полным-полно повитух, та старуха, к примеру… Если взрослая женщина рожает, замужняя, это же другое… Ее же все любят, все вокруг нее… А там девчонка, и она одна, и ей страшно…

Он вдруг вообразил себе Илазу. Будто бы Илаза — его сестра, и кто знает, не живет ли у нее под сердцем ребенок, зачатый на Алтаре?!

Видимо, эта мысль отразилась у него на лице, потому что сдвинутые брови Тиар чуть разошлись:

— Что с тобой?

Он сглотнул. Илаза, одинокая, в сетях — носящая его ребенка… Почему ему раньше не приходило в голову…

Он заплакал.

Это было странно — душа его раздвоилась, как пирог под ножом. Игар-первый желал излить в искренних рыданиях тоску, и напряжение, и страх, и жалость к Илазе; Игар-второй холодно следил, чтобы плач не получался слишком уж истеричным и откровенным — мужчина должен стыдиться слез, прятать их, пытаться удержать, тогда на женщину, сидящую напротив, это произведет наибольшее впечатление. Он притворялся и одновременно не притворялся вовсе; в какой-то момент ему стало по-настоящему стыдно, он поднялся, на ощупь нашел дверь и вышел, шаря руками, как слепой. Все тот же вездесущий слуга в изумлении от него шарахнулся.

Он спустился с крыльца и сел на прежнем месте, под забором; Игар-первый пытался сдержать судорожные всхлипы, тем временем Игар-второй продумывал поведение на тот случай, если Тиар все-таки откажется; звезде Хота осталось подниматься над горизонтом десять ночей — а он, Игар, ни перед чем теперь не остановится. А вдруг это Птица ниспослала ему озарение и Илаза действительно беременна?!

Тиар вышла через несколько минут. Спокойная, даже, кажется, веселая; постояла на крыльце, рассеянно разглядывая сидящего в лопухах Игара. Потом поманила его пальцем; он поднялся и подошел, чувствуя, как холодеют ладони.

Она задала ему несколько вопросов, на которые он не нашелся, что ответить — просто покраснел и сказал «Не знаю».

— О чем я и говорю, — подытожила она недовольно. — Впрочем, ладно… Телегу нанимать не надо — у меня двуколка есть.

Он смотрел на нее в во все глаза. На лице ее лежал отблеск того света, что так поразил его наутро после родов Тири.

У нее действительно была двуколка — вовсе неудивительно, ей ведь приходилось много путешествовать и зарабатывала она неплохо. На деревянном сидении места хватало как раз на двоих, огромные колеса вращались величественно, как крылья ветряных мельниц, а лошадь носила гордое имя Луна.