Что он увозит женщин на край земли, укладывает их спать не теплой печке, а сам засыпает на лавке, не выказав ни грамма сверх обычной заботы учителя об ученице, брата о сестре?

Эмме не везло с мужчинами. Никогда. Наверное, она сама виновата.

Росс не может быть ее любовником… Росс – нечто большее, чем любовник. Росс – единственный зритель ее спектакля, ее премьеры…

Пустота внутри. Опустошение – хорошо, покойника вынесли, живем дальше…

Она опустила голову на подушку, вздрогнула – уколола ухо. В полутьме выдернула из подушки перо – рябое, крупное, носительницу его давно съели, а перо – вот оно…

Провела пером по щеке. Еще раз.

– Росс… ты спишь?

Тишина. Потрескивают, прогорая, дрова.

Снег валил, соединяя землю и небо. Они стояли на вершине горы, и Эмма заранее прикидывала, как придется спускаться, и не сломает ли кто-нибудь шею, и не утонет ли в снегу.

Ветра не было. Снег падал вертикально, и чем дольше они стояли и смотрели, тем тише становилась Эммина тревога. Шло время, отсчитывалось падением снежинок, Эмма не замерзла, но успокоилась. Не равнодушие – спокойствие; снег валил, и ничего красивее Эмма не видела в жизни.

Росс молчал. Водил веточкой по снежной целине, выстраивая не то узоры, не то графики. Беззвучно шевелил губами. Сперва Эмме нравилось смотреть, как он рисует, но потом захотелось вернуть его внимание к собственно Эмминой персоне.

– Они похожи на отпечатки пальцев, – медленно сказал Росс, отвечая не то на собственные мысли, не то на немое Эммино побуждение. – На белые отпечатки… Нет, вода лучше. Или ветер. Или… Знаешь, есть предание. Мальчики уходят в лес – и в некоторых из них вселяются души упавших деревьев.

– Да? – спросила Эмма после паузы. Вопрос получился какой-то скептический.

– Ну да, – сказал Росс. – Дерево – то, что движется, и то, что неподвижно…

– И что происходит с этими мальчиками?

– Ничего особенного… Представь, что ты дерево. А все вокруг движется… и остается неизменным. Каждая капля дождя становится событием. А впереди сто лет…

– Так что же происходит с этими мальчиками?

– Да не бывает таких мальчиков, это всего лишь легенда. Если понимаешь, что такое мгновение… И таких мгновений – бесконечное множество… Может быть, это скучно.

Снежинки летели гроздьями. Семьями.

– Расскажи о своей книге, – попросила Эмма.

Росс внимательно на нее посмотрел. Перевел взгляд на каракули на снегу; они бледнели на глазах, исчезали, будто и не было.

– Слишком холодно, – сказал наконец. – Надо идти… Как-нибудь потом.

Когда они скатились с горы, когда, пошатываясь и посмеиваясь, поднялись на ноги, когда Росс взялся сбивать с Эмминой куртки налипший снег, когда она ощутила его тяжелую руку на своем боку, когда он стал сдувать снежинки с ее волос – она вдруг подумала с обидой, что, может быть, он просто не видит в ней женщину?

Может быть, она навсегда останется для него Сашей, тощим пареньком с короткой стрижкой, учеником, ребенком?

– Боюсь, у меня не получится вообразить себя ни деревом, ни ручьем, – сказала она, отстраняясь.

Прошла секунда, прежде чем он оторвал ее от земли. Приподнял. Привлек к себе:

– Ты не ручей. Ты река…

Снег перестал.

Когда они уже подходили к крайнему дому единственной сельской улицы, тучи – вернее, одна большая, на все небо, туча – стянулась к востоку, будто навстречу огромному пылесосу, а западный край ее загорелся и пропустил солнце.

Эмма распечатывала пачку чая. Сперва осторожно разорвала прозрачную пленку, и пленка зашуршала, обнажая картонную коробочку с поверхностью и тисненной и гладкой, похожей на старинный переплет. Эмма надорвала блестящий клапан, и коробка открылась, а внутри, как сокровище в сундуке, лежала еще одна упаковка – из зеленовато-желтой фольги, и когда Эмма разрушила ее целостность, ей в лицо пахнуло чаем, солнцем и еще чем-то из детства, хотя в Эммином детстве упаковки чая были совсем другие…

Росс снял с печки кипящий чайник и по очереди наполнил две большие алюминиевые кружки. В кипятке вертелись, распрямляясь, черные листья чая.

Они сидели перед печкой, почти соприкасаясь головами. Над кружками поднимался пар; потом Эмма открыла чугунную дверцу и осторожно, кончиками пальцев берясь за каждое поленышко, добавила топлива в маленький деревенский ад.

Несколько хвоинок попало в огонь по ошибке. И каждая тут же свернулась красным кольцом.

Эмма оторвала взгляд от огня – и покосилась на сидящего рядом. Росс выводил цепочку знаков на обрывке бумаги; заметив Эммино внимание, отвлекся и поднял голову. То ли потому, что в глазах у нее отпечаталось пламя, то ли потому, что в комнате было почти темно, но Росс смотрел так не по-человечески и так глубоко, что у Эммы закружилась голова, будто от высоты, и она быстро потупилась.