— Но, значит, ты хороший человек. Почему хоро* ших людей сажают в тюрьму?

— Это ты, друг, после сам поймешь.

Потом Мансфилд провел первый урок по истории, который с таким же вниманием, как и Ако, прослушали и прочие обитатели камеры. Он рассказал своим слушателям в очень популярной форме о том, как с незапамятных времен одни люди старались эксплуатировать других и между ними происходила борьба. К концу урока у Ако появилось приблизительное представление о таких понятиях, как власть, собственность, рабы, классовая борьба и война.

— У нас, на Ригонде, никогда так не было, — сказал Ако.

— В таком случае вы счастливцы, — ответил Мансфилд. — Но в тот день, когда на вашем острове поселится белый человек — колонизатор, и у вас начнется то же самое.

— Мы не пустим его поселиться на Ригонде.

— Он не станет спрашивать у вас разрешения. Он придет и силой принудит вас подчиниться. И вы будете работать на него, трудиться в поте лица, будете его слугами и рабами. А он будет беспрестанно трезвонить на весь мир, что делает вам доброе дело. Он не скажет, что эксплуатирует и обкрадывает вас, а скажет, что несет вам цивилизацию, просвещает ваш ум, из скотов делает людьми, темных язычников очищает, от грехов и обращает в христианство. И чтобы вы лучше повиновались ему, он приведет на остров своего помощника. Тот начнет разглагольствовать о боге и святом духе и станет внушать вам, что нет никакого смысла гнаться за богатством и хорошей жизнью на этом свете, ибо после смерти вам воздастся за ваши труды и старания. Тогда вы станете думать, что вам выгодно жить впроголодь и быть рабами белого повелителя, — ведь после смерти вам воздастся за все. Так, Ако, поступают мои просвещенные соплеменники. Но они не хотят, чтобы об этом говорили. Тогда они очень сердятся и тех, кто говорит так, заключают в тюрьму.

Ако надо было как следует поразмыслить обо всем услышанном.

В тот же день, после немудреного тюремного обеда, они принялись за учебу. Ако оказался достойным учеником своего великолепного учителя. Одаренность юноши весьма облегчала дерзкую задачу Мансфилда — за полтора года сделать из первобытного создания в полном смысле слова цивилизованного человека с более правильными взглядами и представлениями, нежели в среднем у массы цивилизованных людей.

За неделю Ако выучил английский алфавит. Через месяц он уже мог по складам читать и писать не только все большие и малые буквы, но и целые слова. Обучение языку Мансфилд начал с самых азов, уделяя особое внимание правильному произношению и обстоятельствам времени, которые в английской грамматике играю большую роль. Каждое новое выученное слово Ако должен был записать. В результате этих усилий уже в конце первого месяца Ако перестал говорить о себе в третьем лице, а говорил — я, мне.

Основные арифметические понятия он усвоил довольно легко, хотя и не проявлял особых способностей к математике. Прошел целый месяц, пока Ако одолел таблицу умножения, но Мансфилд не оставлял его в покое до тех пор, пока тот не стал допускать ни одной ошибки.

Через два месяца Ако уж больше не рисовал буквы и цифры, а бегло писал их. Его глаза уже привыкли к виду слов, и при чтении ему не приходилось рассматривать каждую букву. Для арифметических задач Мансфилд выбирал материал и данные из знакомой Ако среды. Столько-то кокосовых орехов, бананов, рыбы по такой-то и такой-то цене… Эти задачи соответствовали возможным в будущем сделкам на Ригонде, если бы там когда-нибудь появились англичане и вступили в торговые сношения с островитянами. Эти задачи имели целью не только приучить Ако к процедуре торговли и технической стороне дела, но и вскрыть моральную сторону этого процесса — характер действий белых торговцев, их жадность и наглость. Хорошо осведомленный о приемах колонизаторов, Мансфилд беспощадно разоблачал их перед своим воспитанником и основательно знакомил Ако с действительной стоимостью наиболее ходких в колониальной торговле товаров. Ако узнал, что блестящие стеклянные бусы, до которых так падки островитяне, стоят сущие пустяки и что цена ярких хлопчатобумажных тканей определяется не красками и рисунками, а качеством ткани. Мансфилд составил нечто вроде примерной таблицы соотношения цен на продукты островитян и товары купцов, по которой мог бы производиться справедливый обмен.

Вначале другие обитатели камеры с иронией наблюдали за их занятиями и подтрунивали над тем, что Мансфилд, мол, хочет научить осла человеческой речи. Но когда Ако, которого они подразумевали под ослом, в самом деле заговорил на понятном им языке, они сами заинтересовались новыми сферами знаний, которые Мансфилд открывал перед своим учеником. Занятия с каждым днем становились все интереснее, и на третий месяц каждую лекцию Мансфилда так же внимательно, как Ако, слушали все остальные. Случалось даже, что Большой Минглер задавал вопросы, если ему что-нибудь было не вполне ясно. Тогда Мансфилд прерывал рассказ и на каком-нибудь простом примере пояснял непонятное. Особенно интересными были уроки истории, географии и народного хозяйства. Мансфилд умел так осветить материал, что в нем, кроме непосредственного рассмотрения предмета, выявлялись также эстетические и философские моменты: почему существует антагонизм между народами и классами, что в том или ином случае следует признать хорошим, а что плохим.

Невозможно во всех деталях рассмотреть обширную, ценную и разностороннюю программу, которую за эти полтора года сумел пройти Мансфилд и которую его воспитанник освоил в полной мере. Достаточно хотя бы упомянуть, что к концу отбывания своего срока Ако приобрел облик цивилизованного человека в лучшем смысле этого слова. Он бегло говорил, читал и писал по-английски, знал четыре арифметических действия с целыми числами, знал меры, вес, имел понятие о деньгах, у него было довольно четкое представление о земном шаре и солнечной системе, об истории человечества и государства, о классовой борьбе, о праве и морали. Много трудов положил Мансфилд на объяснение всего того таинственного в природе, что служило причиной суеверия и различных религиозных поверий; он на примерах разоблачал шулерские махинации разных проповедников и мракобесов и достиг того, что разум Ако освободился от каких бы то ни было суеверий и религиозных предрассудков. Помимо всего прочего, Мансфилд познакомил Ако также с некоторыми общественными обычаями, с которыми ему следовало свыкнуться, если он собирается жить среди цивилизованных людей, посвятил островитянина в некоторые тонкости туалета и поведения. С таким багажом Ако мог довольно самостоятельно существовать в обществе белых и цветных людей и, если пожелал бы, развивать дальше свою личность до высшей ступени интеллигентности. Но самое главное, чего добился Мансфилд за эти полтора года, было то, что ему удалось пробудить в своем воспитаннике жажду знаний, огромную, целеустремленную любознательность. Чтобы Ако не утолял этой жажды из отравленных источников, Мансфилд составил длинный список книг, авторов и вопросов, с которыми советовал своему воспитаннику ознакомиться после, когда его выпустят из тюрьмы. Ако обещал все это прочесть.

Приближался день освобождения Ако, и Мансфилд обдумывал, как бы помочь ему в первое время по выходе из тюрьмы. Неожиданно он получил письмо от своего друга, который служил помощником капитана на пароходе австралийской линии. Эдуард Харбингер писал, что только что прибыл в Англию и его судно после разгрузки пойдет в Ливерпуль в сухой док на полукапитальный ремонт.

Мансфилд заставил Ако выучить наизусть маршрут до Ливерпуля и вместе с Большим Минглером, у которого в подобных делах был солидный опыт, разработал план, как островитянину попасть в сухой док и разыскать там Харбингера.

— Это мой лучший друг, хороший и честный человек, — сказал Мансфилд. — Если вообще кто-либо сможет и захочет помочь тебе попасть домой, так это только Харбингер. Можешь довериться ему так же, как и мне.

На небольшом клочке бумаги он написал другу письмо, в котором охарактеризовал Ако и просил позаботиться о нем, чтобы он не погиб среди акул метрополии.

Грустным было их расставанье. Столько благодарности чувствовал Ако к этому человеку, что ему было стыдно и горько выходить на свободу, в то время как Мансфилд еще оставался в тюрьме. Он должен сидеть в этой сумрачной, сырой клетушке, когда на воле сияет летнее солнце и мир расцветает июльской красой. Теперь Ако понимал, почему сильные мира сего держали взаперти Мансфилда — этого горного орла, который выше других взмыл в небо и с высоты своего полета, гораздо дальше и полнее, чем большинство людей, видел мир, человечество и жизнь. Он видел слишком далеко, и его гордая песня могла пробудить тоску по просторам в сердцах тех, кто копошится внизу.